Карем Раш - Небываемое бывает

Стоим с Михаилом Федоровичем Парасичем на том же месте, где когда-то браконьеры топили его. Он невысокого роста, средних лет, сероглаз. Лицо простое, без особых примет. Только малословен и самоуглублен, как человек, привыкший к одиночеству в лесу.

— Что стало с теми браконьерами?

Парасич лишь махнул в досаде рукой...

Океанская судьба симы и безродная жадность пеструшки, убийцы собственного рода, завладели с той поры моим сознанием. Я был обязан додумать о событиях в устье Кедровки, мне казалось, что в поединке егеря и в предсмертной страже симы над потомством заключен некий вещий смысл и неведомый мне императив. Лесная драма — короткий эпизод извечной войны между созидающим и присваивающим, творящим и разрушающим. Каждый из нас рождается, чтобы сделать выбор между силами добра и зла. Я долго думал о смысле дозора Парасича и о его исторических предшественниках в устьях других российских рек.

Одинокий егерь воплотил в себе некие начала, разгадка которых сулила прикосновение к тайне родной истории. В голове проносились слова как символы: устье... охрана... дорога... море... Родина... Почему все казачьи войска названы по рекам: Донские... Запорожские... Терские... Яицкие... Кубанские... Амурские?.. Что толкает нас сюда?

Еще в Новосибирске предчувствовал, что рано или поздно размышления о русской дороге приведут меня на Дунай, Днепр, Дон... Меня тянуло в тот край, где длинным мечом у Очакова лежит узкая полоска земли — Тендровая коса, возлюбленная казаками. Античные греки называли ее «Дромос ахиллеос», что означает «ахиллесов бег». По преданию, на этой косе герой Троянской войны Ахилл устроил состязание в беге. В том краю, где Эллада соприкасается с Русью, на берегах Русского моря, я думал о начале пути, который ищу.

Устья Дуная, Днепра и Дона при любых нашествиях степных орд всегда оставались суверенной территорией «руського народа», а Сечь и Дон — его полномочными представителями при чрезвычайных обстоятельствах. Исторические судьбы обоих войск оказались неразрывными. И в морских боях, и на суше они были создателями «русского товарищества», о котором пророчествовал на костре полководец Тарас Бульба. Шесть веков, от Батыя до Суворова, они дрались в одиночку у черноморских берегов.

Но, увы, ни в одном черноморском городе вы не найдете памятника казакам...

У народа границы державы нерушимы. Он знает, что невидимые границы — самые крепкие в мире. Народ не уступал устьев и морей ни на один час и ждал Петра. И Петр появился. Здесь нет мистики. Не может народ-моряк тысячу лет владеть устьями и от одного нашествия Батыя забыть их, отдать ордынцам, кстати, испытывавшим к воде отвращение. Не зря Чингисхан ни разу в жизни не мылся...

Известно: в периоды упадка флот утрачивает активные черты. После Петра самые активные черты флот приобрел в пушкинскую пору. Мысль об упадке флота в периоды бездуховности чрезвычайно важна, ибо через нее исторически прослеживается связь молодости общества с морем. Когда Пушкину было четыре года, подняли паруса корабли молодых капитанов Ивана Крузенштерна и Юрия Лисянского — «Надежда» и «Нева». Они ушли в первую кругосветку. За год до дуэли на Черной речке из океана вернулся, обогнув земной шар, двадцать третий русский корабль — то был военный транспорт «Америка». За краткую жизнь поэта двадцать три кругосветки, не считая семи полукругосветных плаваний мимо страшного мыса Горн или мыса Доброй Надежды! И почти всех офицеров Пушкин знал лично. Почти все офицеры, прошедшие океанскую купель, стали адмиралами, и на них будет держаться русская наука, флот, государственность. Океанский воздух ворвется и в коридоры лицея. И Федя Матюшкин станет повторять: «Плыть охота!» С тех пор прозвище «Плыть хочется!» закрепится за будущим адмиралом навсегда...

Целое лето я переходил из одного пионерского лагеря в другой, от одного клуба моряков к другому. Мне очень хотелось знать, как живут ребята — потомки казаков — на берегу Русского моря, в устьях родных рек. О чем спорят, мечтают? Чтут ли традиции родного флота?

С мыслями о море я бродил по улицам Николаева, Херсона, Азова, Ростова-на-Дону, Астрахани, плавал на кораблях клубов юных моряков (КЮМ), выспрашивал, наблюдал, сравнивал. В лагерях были внуки и правнуки тех, кто в двадцатые годы на деньги бедняков-«незаможников» построил эсминец «Незаможник». Найдите в истории еще один подобный случай! То было время, когда уголь доставали даже из трюмов затопленных кораблей, так было «плыть охота!»

Лучшего социального барометра, чем мальчишки, природа не создавала. Скатываются ли неудержимо «мальки» к морю из родных речек пли остаются на мелководье и превращаются в пеструшек, забывших родство? Что предпочитают: мозоли от весел и тельняшки или «импорт» и безродную «фирму»? Вот что было важно узнать мне.

Вид пионерских лагерей на побережье удручал. Щитов наглядной агитации здесь было больше, чем детей. Над взрослыми довлела как будто одна забота — всеми ухищрениями, от речевок до кружков, заставить ребят забыть о близости моря. Разок-другой организованно искупать их по пять минут и больше не думать о манящих водах: не ровен час, еще случится что... Кстати, именно в таких лагерях, где боятся, чаще и случается — потому как мальчишки убегают купаться втихомолку.

В лагере могучего судостроительного завода «Океан» я ждал флагштока, разноцветных цветных вымпелов, морской терминологии, шлюпок, мне чудились трепещущие на ветру ленты бескозырок, бой склянок... Увы, он был так же тесен, разлинован, пестрел от грязных указателей, стендов, да и находился от воды за несколько километров. Главный праздник сезона — неизбежный, плановый «Нептун», одинаково скучный на всех широтах, с неизменным трезубцем, водяными... Впрочем, и остальные праздники идут по «заезженным» сценариям, с избитыми шутками и деланым весельем. Большинство ребят бывают в родном лагере много лет подряд и уезжают отсюда с оскоминой. А тут еще всевозможные комиссии, проверки, гости — только и остается после кино вечером подраться подушками... Ни у одного лагеря на Черноморском побережье нет ни морской выучки, ни флотской стати, опрятности, ни парусов, ни весел. Нет дыхания моря даже в лагере заводов, чьи суда бороздят все широты Мирового океана.

В лагере с морским укладом имени П. Шмидта я встретился с самыми напористыми и развитыми мальчишками. Пришла дюжина парней лет шестнадцати. Я не экзаменовал. Только беседа с наводящими вопросами. Честный разговор. Картина повторилась. Как и во всех предыдущих лагерях, никто не назвал ни одного героя Чесмы, Синопа и Наварина. Ни один не слышал о бое крохотного шестнадцатипушечного брига «Меркурий» с двумя линейными турецкими гигантами — поединке, о котором говорила вся Европа. Перед сражением капитан Козарский сказал тогда команде: «Кто по-русски скроен, тот и один в поле воин!»...