Ольга Тогоева - Еретичка, ставшая святой. Две жизни Жанны д’Арк

Именно его рассказ лег в основу теории Кишра, поскольку недвусмысленно давал понять, насколько устремления девушки противоречили желаниям и целям Карла VII и его советников. Ее главной задачей де Каньи полагал не только коронацию Карла, но и освобождение от захватчиков всего королевства [2313]. Вот почему после визита в Реймс Жанна начала готовить поход на Париж — однако сам король был против такого развития событий: «Казалось, что ему советовали обратное желаниям Девы, герцога Алансонского и других [людей] из их окружения» [2314]. Точно так же после неудачного штурма столицы и ранения Жанны король — против желания последней — приказал войскам отходить в Сен-Дени, что вызвало у девушки и ее окружения «большое огорчение» [2315]. Именно в этот момент, по мнению Персеваля де Каньи, «желания Девы и королевской армии разошлись» [2316]. Тогда же Карла VII покинул и герцог Алансонский, попытавшийся было испросить у короля дозволения забрать Жанну с собой в Нормандию, объясняя свое желание тем обстоятельством, что иначе к его войску не присоединяться свежие силы. Однако, подобное решение противоречило мнению ближайшего окружения Карла — Реньо Шартрского, Жоржа де Ла Тремуйя и Рауля де Гокура, по поводу чего де Каньи замечал: «Она совершала невообразимые поступки…и, можно сказать, совершила бы еще больше, если бы король и его совет хорошо относились к ней» [2317].

Пленение Жанны под Компьенем де Каньи не связывал с возможным предательством капитана крепости де Флави [2318]. Для него подобный исход стал всего лишь логичным следствием полного непонимания, существовавшего между девушкой и властями предержащими. По мнению хрониста, и в сам Компьень его героиня отправилась лишь потому, что была крайне недовольна отношением к себе членов королевского совета ( très mal contente des gens du conseil du roy ) [2319]. Однако там удача полностью покинула ее, поскольку ей — лишенной всякой поддержки — перестали верить даже простые солдаты [2320]. Наконец, завершая свой рассказ, Персеваль де Каньи весьма жестко оценивал поведение Карла VII после смерти его спасительницы: критикуя французского правителя за мирные переговоры с бургундцами, хронист замечал, что королю «больше нравится раздаривать свои земли и имущество, нежели надевать доспехи и сражаться на войне» [2321].

С точки зрения Ж. Кишра, хроника Персеваля де Каньи представляла собой важнейшее доказательство того, что Жанна д’Арк была предана своим королем и его окружением, которое не смогло (или не захотело) по достоинству оценить ее помощь. Публикуя этот текст, Кишра призывал пересмотреть всю историю жизни Орлеанской Девы и внести в нее соответствующие поправки, поскольку, с его точки зрения, девушка боролась не только с англичанами, но и с внутренним врагом — «абсурдным и гнусным правительством ( l’absurde et odieux gouvernement ), ради которого она совершила свои чудеса» [2322].

Подобная трактовка истории французской героини была подхвачена и развита в работах А. Мартена. Разделяя, вслед за Мишле и Кишра, «элиту» общества, к которой принадлежали король и его приближенные, и «народ», из которого вышла Жанна д’Арк, в этом противостоянии историк видел главную причину предательства Карла VII [2323]. Именно «заговор» ( complot ) королевских приближенных против девушки, по мнению Мартена, вынудил эту последнюю покинуть двор после неудачного штурма Парижа [2324]. Именно этот «заговор» привел и к ее гибели, в чем простые люди открыто обвиняли власти предержащие [2325]. Вместе с тем, вступая в начатый Ж. Кишра спор с католической историографической школой, Мартен часть ответственности возлагал на самого короля: «Мы обвиняем Карла VII в заговоре против своего королевства… [составленном] в 1429 г., когда Провидение послало ему в помощь небывалую мощь, которая увлекла к сражениям и победам солдат, народ, юных отпрысков знати. Мы обвиняем его в отказе от этой милости, в том, что он не дал Жанне довести ее миссию до конца» [2326].

К этой теме Мартен возвращался и в «Популярной истории Франции», вышедшей в 1868 г. Желая склонить читателей на свою сторону, историк шел здесь даже на прямой обман, заявляя, к примеру, что советники Карла были лишь рады узнать о пленении девушки под Компьенем [2327]. Особенно Мартен упирал при этом на виновность церкви и клира, которая демонстрировала, с его точки зрения, «куда может привести теология и жесткая привязка к букве того, что называют [церковными] догматами» [2328].

Разрыв, который, по мнению французских либеральных историков первой половины XIX в., существовал между девушкой из народа и придворными кругами, не мог не сказаться и на их интерпретации откровений Жанны д’Арк и ее «голосов». Вслед за Вольтером и традицией эпохи Просвещения они полагали, что способность Девы общаться со святыми и архангелами не являлась чем-то мистическим. В частности, Симонд де Сисмонди подробно рассуждал о состоянии «постоянной мечтательности» ( rêverie continuelle ), которое, с его точки зрения, было особо характерно для выходцев из «низов» общества, в котором по этой самой причине с детства пребывала Жанна и которое затем переросло в «экстазы ( extases ), когда она верила в то, что видела» [2329]. Девушка, таким образом, сама себя убедила в том, что на нее возложена «специальная миссия» ( la mission spéciale ) — коронация дофина Карла в Реймсе [2330]. Однако — и здесь Сисмонди отчасти порывал с традицией предшествующего века — это «всеобщее заблуждение» ( la superstition universelle ) стало в конце концов источником доблести Жанны д’Арк, поскольку в нем аккумулировались все чаяния народа, его нетерпение освободиться от «ига захватчиков» [2331].

Следует, впрочем, отметить, что Сисмонди был практически единственным французским историком первой половины XIX в., который смог — сугубо в традициях романтизма — увязать проблему «голосов» Жанны д’Арк с «народным духом», питавшим ее. Уже у Т. Лавалле мы вновь наблюдаем возврат к идеям Вольтера в интерпретации откровений как следствия самоубеждения девушки [2332]. Примерно на тех же позициях стоял и Ж. Мишле, утверждавший, что «голоса», которые слышала Жанна, являлись не более чем «голосом ее сердца», однако она искренне в них верила и смогла убедить в их истинности окружающих [2333].

Как состояние «экстаза» рассматривал видения Жанны в своих ранних работах и А. Мартен: он полагал, что частые и продолжительные посты, к которым охотно прибегала девушка в детстве и ранней юности, вызывали у нее галлюцинации [2334]. Однако, в более поздних версиях истории Жанны д’Арк Мартен, как в свое время и Сисмонди, увязывал эти «видения» с «народным духом», который окружал ее в родной деревне: «Она слышала их (голоса — О. Т.) в звоне колоколов, столь любимом ею в детстве; она слышала их в шепоте лесов, она слышала их и у фонтана фей, и в церкви» [2335].