Жак Ле Гофф - Людовик IX Святой

Менестрель распространяется о тяготах несовершеннолетнего короля и якобы жалеет «ребенка»; так он его всегда называет, хотя и оговаривается, что в год смерти отца ему было четырнадцать лет: традиционный (но не соответствующий действительному) возраст совершеннолетия почти во всех крупных фьефах и в королевской семье. Он показывает его, но без любопытных деталей, при помазании на престол и во время войн, в которых король участвовал совсем юным, затем в момент женитьбы Людовика он вставляет два описания королевской семьи и семьи королевы, а потом супружеской четы, дабы информировать свою аудиторию.

А теперь поведаем вам о короле Франции, когда ему было двадцать лет. Королева решила женить его и взяла ему в жены старшую из четырех дочерей графа Прованского. Король Англии Генрих взял в жены его вторую дочь; а его брат граф Ричард, ныне король Германии, — третью, а брат короля Франции граф Анжуйский — последнюю и в придачу — графство Прованс; ибо по обычаю этого графства последний ребенок получает все, даже если нет наследника мужского пола [615]… И знайте, что девушку, которую король Франции взял в жены, звали Маргарита и что она была очень достойной и очень мудрой дамой. Она родила от короля восемь детей — пятерых сыновей и трех дочерей; старшего сына звали Людовик [616], второго — Филипп, третьего — Пьер, четвертого — Жан, а пятого — Роберт. И старшая из девушек звалась Изабеллой и вышла замуж за короля Наваррского, а вторую звали Маргарита и ее выдали замуж за сына герцога Брабантского, третью же звали Бланка [617].

Вот таким образом для публики, жаждущей сведений о семьях высокопоставленных лиц, Людовик Святой и королева обретают место в узком семейном кругу. Менестрель не знает или умалчивает об умерших в младенчестве детях: старшей дочери Бланке (1240–1243) и сыне Жане, который умер вскоре после рождения в 1248 году, перед отбытием Людовика и Маргариты в крестовый поход; ничего не говорит он и о последней дочери Агнессе, родившейся в 1260 году. Он меняет местами третьего и четвертого сыновей — Жана Тристана, рожденного в Дамьетте в 1250 году во время пленения его отца, и Пьера, родившегося в Святой земле в 1251 году. Обычно не слишком точный в датах, Менестрель, естественно, уделяет внимание хронологии королевской семьи. В XIII веке даты рождений отмечают уже более тщательно, и, очевидно, началось это с детей знатных особ.

Дойдя до конфликта с графом де ла Маршем и королем Англии (неплохой сюжет для публики, охочей до батальных сцен), Менестрель показывает Людовика решительным, но трезвомыслящим правителем. Так, узнав о прибытии Генриха в Бордо, «он не пал духом, а вышел ему навстречу». Он не смутился и основательно все продумал, так что графу де ла Маршу стало ясно, что король «был мудр».

Третий эпизод из жизни Людовика, давший материал повествованию Менестреля, — это крестовый поход. О нем повествуют сменяющие друг друга краткие сценки, крошечные картинки. Обет крестового похода:

Потом случилось, что он тяжело заболел, так тяжело, что едва не умер, и в этот час он стал крестоносцем и был готов отправиться за море, и он выздоровел и стал готовиться к походу и повелел проповедовать крестовый поход. И множество высокопоставленных лиц тоже стали крестоносцами.

За этим следует список крестоносцев высокого ранга и более или менее известных имен, вполне подходящих для того, чтобы сообщить сведения публике и доставить ей удовольствие: «… и так много прочих высокопоставленных сеньоров, что Франция совершенно опустела, и их отсутствие ощущается и по сей день» [618]. Менестрель доносит атмосферу неприятия крестового похода, особенно среди аристократов, которые пали его жертвой или были разорены.

Критика становится более открытой и в чем-то сходной с критикой английским бенедиктинцем Мэтью Пэрисом финансирования крестового похода, но с иных позиций.

Но король совершил нечто такое, что не привело ни к чему хорошему; ибо он согласился подождать три года, как рыцари просили легата, чтобы наложить мораторий на уплату долгов горожанам с гарантией легата. И с этим они отправились за море. Но Готфрид Бульонский поступил иначе: он продал свое герцогство и отправился за море только со своими личными вещами и не взял ничего чужого. Так он поступил, и в Писании говорится, что Бог никогда не будет на стороне разбойного дела [619].

И снова мы сталкивается с серьезной проблемой XIII века, прежде всего проблемой для королей, которую Людовик Святой разрешил, но за это навлек на себя критику. При этом обнаружилось, что вопрос финансов в условиях, когда речь шла о войне и о чрезвычайных мерах, представлял собой задачу, почти не разрешимую для аристократии и особенно монархии, которая уже не могла довольствоваться только доходами с домена и повинностями вассалов. Вполне очевидно, Людовик Святой был первым королем задолженности. Как все изменилось с тех пор, когда Готфрид Бульонский отправился в Первый крестовый поход в Святую землю без надежды на возвращение и настолько влюбленным в заморскую страну, чтобы вложить в это предприятие все, чем владел! Если прежде, уходя в крестовый поход, Жуанвиль, боясь расчувствоваться при виде своего замка, преодолел тайное желание оглянуться назад [620], то теперь крестоносцы уносили в душе все, с чем расставались: семью, замок, владения, доходы, и с нетерпением ожидали возвращения. Людовик Святой — король-крестоносец на фоне этой ностальгии.

Далее следует яркая массовая сцена:

Подготовившись к походу, король взял перевязь и посох в Парижском соборе Нотр-Дам, и епископы отслужили мессу. И он вышел из Нотр-Дама вместе с королевой, братьями и их женами, сняв обувь, босым, и все конгрегации и люди Парижа шли за ними до Сен-Дени плача и рыдая. И король простился с ними и отправил их в Париж и горько плакал, расставаясь с ними [621].

Вот они, эмоции при выступлении в крестовый поход, великое коллективное потрясение, причиной чему — вооруженное паломничество в Иерусалим. Но теперь король и его родственники уходят, а народ остается, — его поход сводится к участию в церемонии и шествии. А уходящие обливаются слезами: мужественное, но слезливое Средневековье. Мы еще увидим, что Людовик, король слез, окажется к тому же и королем скорби непролитых слез [622].

В тексте Менестреля чувство обретает личное звучание, а сцена становится интимной, как в диалоге между матерью и сыном:

Но королева-мать не покидала его и шла вместе с ним три дня, несмотря на его возражения. И тогда он сказал ей: «Нежно любимая матушка, заклинаю вас, немедленно возвращайтесь. Я оставил на вас троих детей, Людовика, Филиппа и Изабеллу, и управление Французским королевством, и твердо знаю, что дети будут окружены заботой, а королевство будет в надежных руках». Тогда королева ответила ему со слезами: «Нежно любимый сын, разве сердце мое выдержит нашу разлуку? Ему надо быть тверже камня, чтобы не разорваться пополам, ибо о таком сыне, как вы, любая мать может только мечтать». С этими словами она упала без чувств, а король поднял ее, обнял и с плачем простился с ней, и братья короля вместе с их женами, плача, простились с королевой. А королева снова упала в обморок, а придя в себя, сказала: «Нежно любимый сын, сердце мне вещает, что больше я вас не увижу». Так и случилось, ибо она умерла, не дождавшись его возвращения [623].