Жак Ле Гофф - Людовик IX Святой

Он был тем типом великого человека, которого можно считать «великим человеком апогея», воплощающим материальные, духовные и политические завоевания продолжительного периода расцвета, но который и сам был выдвинут своим временем. Людовик мог стать символической фигурой, сравнимой с теми деятелями, которых век Просвещения любил выискивать в прошлом: век Перикла, век Августа, век Людовика XIV. Впрочем, говорят и «век Людовика Святого». Быть может, он был скорее символической, чем творческой, фигурой. Его современникам казалось, что он господствовал над эпохой, и история не виновата, если для них он был ее символическим воплощением.

Но правда и то, что воплощенный в нем идеал, пусть даже обозначенный эволюцией политических структур и ценностей его времени, скорее тяготеет к прошлому, чем к будущему. Людовик Святой был идеальным королем христианского мира, порожденного романской Европой и Святой землей, Ветхим Заветом и «Возрождением» ХII века. После него уже не будет ни королей-крестоносцев, ни королей-святых, ни безликих королей. Наступало время королей права, политики и экономики, королей легистов, Аристотеля и кризиса. Людовик Святой стал королем политического идеала, королем, которому выпало умереть на пороге нового века.

Как священный символ христианского мира, Людовик Святой не имел себе равных в свое время. Только в XIX и особенно в XX веке рядом с ним стала возвышаться другая великая фигура XIII века: император Фридрих II. В нем историки каким-то образом усмотрели (пренебрегая исторической правдой, гораздо более сложной) первого государя Нового времени, для которого Справедливость, вместо того чтобы быть самоцелью, стала всего лишь средством служения истинной цели, Разуму, государственному разуму; государя, который старался установить на Сицилии «закрытое коммерческое государство», основанное на государственной монополии и на усовершенствованной таможенной системе; который проявлял терпимость по отношению к мусульманам и иудеям; который дал прообраз многоэтничного государства, в котором сосуществовало множество культур и религий; который был одним из первых «ученых» и, возможно, неверующих интеллектуалов, в котором как бы соединились тиран и просвещенный деспот. Э. Канторович, более других приблизившийся к Фридриху II, несмотря на анахронизмы его концепции, сложившейся в условиях донацистской Германии [1750], напротив, видел, что в своих античных мечтах он устремлялся в имперское прошлое, которое он всеми силами стремился воскресить, но по причине которого в свое время он предстал как Антихрист: «Фридрих II стал последним императором, который был обожествлен и обрел место среди звезд» [1751]. На взгляд современного историка, необычайный дуэт, который образуют последний обожествленный император и последний король-святой (каковы бы ни были предвосхищения, подготовленные ими в той или иной сфере), — это дуэт, обращенный в прошлое, ибо Фридрих мечтал об универсальности, о всеобщей империи по античному образцу, а Людовик — о всеобщем христианском мире в духе святого Августина. Они оба достигли апофеоза великих мечтаний, рухнувших, когда их не стало. Как ни силились они возгласить будущее в том или ином из их грез или деяний, но будущее настало уже после них.

Близившееся Новое время сначала должно было проявиться в кризисе былых ценностей и потрясении всех достижений христианского мира и Франции при Людовике Святом. Не за горами было начало экономического и социального кризиса, первые трудовые конфликты и первые денежные махинации которого в конце его правления были прелюдией, наряду с прочими симптомами: наладками на схоластическое равновесие между разумом и верой, проявлявшимися между прочим в агрессивном натурализме «Романа о Розе» Жана де Мёна; в яростной критике Рютбёфом нищенствующих монашеских орденов и, наконец, в провале крестового похода. Об этом переломе, об этом завершении продолжительного периода подъема современники последних лет правления Людовика Святого не подозревали. Когда они в самом конце ХIII — начале XIV века заметили, что кризис уже настал и обострился, личность и царствование Людовика Святого предстали им только более лучезарными, более благословенными, более достойными томления по ним. В чем-то отвечая реальности, а в чем-то являясь порождением приукрашивающей памяти, миф о золотом веке Людовика Святого продолжал складываться благодаря Людовику Святому. Трудностям настоящего противопоставлялись воспоминания о «(добрых) временах монсеньера Людовика Святого». Последний шанс Людовика Святого выставить себя великим человеком будет в его превращении в короля ностальгии. Но не топос ли, не общее ли место исторического чувства эта ностальгия по монарху прошлого, прошлого, обладающего авторитетом, в котором отказано настоящему? Так, в конце концов, существовал ли Людовик Святой?

Сент-Шапель, капелла короля и его семьи, сакрализует королевский дворец: для короля она — место молитвы и поклонения реликвиям Страстей Христовых, занимающим центральное место в его благочестии.

Место выхода короля к Средиземному морю и место выступления из королевского домена в крестовый поход. С высоких крепостных стен королю виделся Иерусалим.

Не преуспев в отвоевании святых мест, король намеревался защищать главные оплоты христиан в Палестине. В конце XIII в. христианские крепости были захвачены мусульманами. Последней из них в 1291 г. была Акра — одно из мест восточной иллюзии.

Здесь король лично вершил правосудие; сюда приходили его подданные, а он под открытым небам осуществлял главную королевскую функцию; так упразднялось безликое управление, осуществлявшееся от лица короля, но не им самим. Это одно из мест исторической памяти французов par excellence: дерево, посаженное в XX в., в сознании французов продолжает оставаться дубом Людовика Святого. Фото А. Кути.

На этой миниатюре, датируемой около 1235 г., изображен двадцатилетний король, только что обретший полноту власти, но королева-мать занимает не менее высокое место рядом с сыном. Нью-Йорк, Библиотека Пирпонта Моргана.