Николай Карпов - Мятеж главкома Сорокина. Правда и вымыслы

Прибыв под Ростов, Петренко окунулся в обстановку междоусобицы и самостийности. Войска не очень верили в то, что немцы нарушат перемирие и занимались, кто чем попало. Как он потом вспоминал:

«В те времена главнокомандование и просто командование заключалось в приятном времяпрепровождении: сидении (обыкновенно в вагоне) и подписывании всяких резолюций, ордеров об арестах, отпусках чего-либо и прочих бумажек. Приказы на Ростовском фронте появились с появлением Сорокина. Бывали и приказы главкома, но я их не видел. Иногда главкомы и командармы выезжали на фронт, особенно когда войскам нужно было наступать. Сорокин охотно и часто ездил по фронту, а фронт в то время был основательный: позиция с блиндажами, траверсами, ходами сообщения и прочими удобствами. Войска же делились на две враждующие группы: украинскую и кубанскую. Украинцы задержали немцев одни, до подхода кубанцев, и поэтому были недовольны, что командование было дано Сорокину, а не тов. Родионову, который первый сумел дать отпор немцам, до некоторой степени объединив разношерстные шайки украинских отрядников». [198] Там же. Л. 1.

До С.В. Петренко у Сорокина уже был политический комиссар, но, по мнению руководства ЦИК, он быстро попал под влияние командующего, и потому его отозвали, а вскоре он погиб.

Имелся у Сорокина также политический комиссар фронта, назначенный самим Сорокиным. Его обязанности состояли в производстве всяких обысков и реквизиций, его Петренко вскоре устранил. О себе Петренко пишет, что его, как нового политического комиссара, Сорокин принял более чем холодно:

«[…] и ясно дал понять, что в моем назначении видит «усиление надзора». Его штаб повторил все приемы своего начальника в квадрате, за мной была постоянная слежка. Чувствовалось, что при таких отношениях, никакая совместная работа невозможна. Тогда я вызвал Сорокина на вполне откровенное объяснение, выяснил определенно и откровенно свой взгляд на мою задачу, и в результате добился спокойного отношения к себе со стороны штабных, и некоторой откровенности со стороны Сорокина » [199] Там же. .

Описывая портрет И.Л. Сорокина, Петренко все время подчеркивал, что в этом человеке житейский ум и хитрость уживались с большим честолюбием. Он не прочь был при случае покрасоваться, выделял людей с хорошими внешними данными, иногда закрывая глаза на их слабые деловые способности и моральные устои. При этом был бескорыстен и требовал этого от подчиненных. Но больше всего он ценил дружбу и преданность себе, так как в тех условиях найти человека, на которого можно было положиться в трудную минуту, было не так-то легко. Петренко заметил также, что, не смотря на свою горячность и вспыльчивость, Сорокин с трудом, но воспринимал критику в свой адрес, если она была обоснована и высказывалась в дружелюбном тоне. Он никогда не искал политической власти, и откровенно говорил, что с ней он просто не справится.

Однако при этом начальник штаба подчеркивал большой военный талант своего начальника:

«[…] он великолепно разбирался в военных вопросах. Тактические задачи, стратегические планы он развивал быстро и наверняка. Он часто спорил с теми или другими командирами и на деле всегда был прав. Администратор он был плохой […] Я ни малейшей поддержки не встречал с его стороны при моих попытках упорядочить устройство, управление и снабжение нашей армии, а если и помогал мне, то такими мерами, которые еще больше запутывали наш и без того сложный аппарат » [200] Там же. Л. 1-3. .

Не высокого мнения Петренко был и о том штабе Сорокина, который достался ему в наследство.

«Штаб его на деле являлся артелью денщиков и посыльных. Делопроизводство по оперативной и строевой части заключалось в химическом карандаше, блокноте и печати. Существовали какие-то канцелярии, где кормились какие-то дармоеды, и томились два-три работника, чахнувшие от тоски и безделья. Я всеми мерами пытался бороться с этими «учреждениями». Но Сорокин мне не помогал, да и на верхах у нас на Кубани были в большей или меньшей мере такие же порядки. Поэтому мне, как политкому, пришлось в борьбе со штабами и канцеляриями понести полное поражение» [201] Там же. .

Конечно, Сорокин, обладая острым аналитическим умом, не мог не видеть, чем грозит Кубано-Черноморской республике усиление Добровольческой армии Деникина. Удерживая свою группировку в состоянии готовности к отпору возможной агрессии со стороны немцев, он, тем не менее, попытался нанести силами войск своего Ростовского боевого участка удар по белым со стороны Батайска и Кущевки. Но эта операция развития не получила, и части Сорокина отошли на свои исходные позиции. Командование Севере Кавказского военного округа тоже пока не озаботилось локализацией района нахождения добровольцев.

Силы красных войск на Северном Кавказе были растянуты по фронту в 350 км, но это не была линия сплошной позиционной обороны. Начертание фронта угадывалось только по перечню больших и малых населенных пунктов, в которых располагались те или иные красные соединения и части.

Безусловно, Деникин и его штаб прекрасно знали о том, что силы войск Калнина главным образом нацелены на борьбу с немцами и еще не перестроились для противодействия добровольцам, а многие части под видом борьбы с внутренней контрреволюцией занимаются наведением «революционного порядка» в казачьих станицах, что вскоре приобрело форму элементарного мародерства. В Таманском отделе, например, оперировал Рогатов. Этот революционный «братишка» (брюки-клеш, тельняшка, бескозырка) со своими «матросиками» жег станицы с четырех концов, расстреливал всех, у кого дома находили черкеску, кубанку или седло. При его приближении к ст. Копанской население, знавшее, что им угрожает, кинулось, куда глаза глядят. Но ростовская конница обошла беженцев: рубили всех, гнали к станице. Сам Рогатов поставил пулеметы и расстреливал людей партиями по 20 человек. Тех, кто ожидал своей смерти, тут же заставлял петь «Интернационал». В ямы свалили до 200 трупов. Когда таманские казаки потом резали иногородних до грудных детей включительно, засекали нагайками старух и стариков, это, конечно, было страшно, но после рогатовских расстрелов — не удивительно. Подобным же образом под Ейском действовала банда подполковника Подгорного [202] См.: Берлизов А.В. Указ. соч. С. 108. .

В ответ на эти бесчинства в станицах Украинской и Старолеушковской казачьи сходы вынесли антисоветские решения и объявили мобилизацию. В ночь на 9 мая восстали по сути дела все казаки Таманского отдела. Мятеж там возглавили офицеры Шульга и Цибульский. В станице Таманской они захватили командира красного отряда Беликова и группу военных работников Красной Армии — всех их расстреляли. Это уже был целый фронт.