Евгений Анисимов - Держава и топор

2. «Не научал ли ево кто о том затевать?»

3. «Не имел ли он с кем в том какого согласия?»

4 . «Об оных словах (или делах. – Е. А. ) кому еще разглашал?» (вариант: «Не объявлял ли кому для какого разглашения?»).

5. «Не слыхал ли он о том от кого других?»

Приведу ответы на подобные вопросы гренадера Никиты Елизарова, осуждавшего в 1734 году императрицу Анну и говорившего, что в Петербурге «потехи… а в Руси плачут от подушного окладу»: «А умыслу и никакого в том намерения и злобы он, Елизаров, не имел, и об оном говорить никто ево, Елизарова, не научал, и согласных в том с ним, Елизаровым, никого не было, и чрез разглашение оных непристойных слов мыслию своею ничему он, Елизаров, быть не надеялся, и другие, кто имянно такие ж, или другие какие непристойные слова говорил ли, того он, Елизаров, не знает и ни от кого не слыхал». Разумеется, вопросы арестантам – крупным государственным деятелям и «персонам знатным» были сложнее, но все же и они обязательно включали в себя в той или иной форме упомянутые выше темы.

Неясно, каким образом во время виски и битья кнутом велcя допрос. Или пытаемому задавали вопрос, после чего следовал удар (или серия ударов), ответ и запись ответа, или человека били и до вопросов, и после них. Из дел российского сыска мы видим, что пытаемый давал показания в висячем положении. Как пишет Перри, удары кнутом «обыкновенно производятся с расстановкой и в промежутках подьяк или писец допрашивает наказуемого».

Из дела Александра Кикина – сподвижника царевича Алексея, которого допрашивали 18 февраля 1718 года, – следует, что «роспрос из пытки» был организован следующим образом. Пытаемому вначале задали девять вопросов, а после его ответов на них его подвесили на дыбу, дали 25 ударов и вновь повторили все вопросы, а потом уже записали его ответы. В документах сыска очень часто встречаются две устойчивые обобщающие формулы: «С подъема винился… с розыску утвердился» или «Подыман и говорил прежние ж свои речи», то есть в первом случае пытаемый человек признал свою вину на «виске», а затем подтвердил ее на пытке кнутом или огнем. Во втором случае пытаемый подтвердил на пытке свои прежние показания в «роспросе».

Во время пытки проводили не только допросы, но и очные ставки. Во время такой очной ставки один из участников мог уже висеть на дыбе, а другой – стоять возле нее. Из дела Кирилова 1713 года видно, что во время пытки сначала пытали его, изветчика, а потом на дыбу подвесили оговоренного Кириловым Ивана Андреева. Пока его допрашивали, спущенный на землю изветчик «у дыбы его, Ивана, уличал: вышеписанныя-де непристойные слова как он, Никитка, сказал в извете и с пытки он, Иван, говорил подлинно, да он же, Иван, про него, государя, говаривал не по одно же время как-де он, царь, в посты ест мясо и женит христиан, и нарядил людей бесом, поделал немецкое платье и епанчи жидовские. А Иван Андреев против той улики в тех словах запирался и говорил изветчику, [что] и никому никогда… не говорил же». Из записи ответов Андреева видно, что в протоколе вначале записывали «уличения» изветчика, а затем ответ ответчика.

После розыска в застенке пытаемый подписывал перебеленный «пыточный протокол», который ему зачитывал подьячий по принятой тогда форме. Так было в 1739 году с Долгоруким: «Князь Иван Долгорукий руку приложил». Если сам прошедший пытку этого сделать не мог (например, сломана рука), то приказные писали так: «А Варсонофия руки не приложила для того, что она после розысков весьма больна».

Теперь рассмотрим вопрос об очередности применения пытки к участникам политического процесса. Общее правило таково: если отсутствовали доказательства извета и ответчик стоял на отрицании возведенного на него извета на «роспросе» (включая очную ставку с изветчиком и свидетелями), то в застенке первым пытали изветчика. В некоторых делах мы сталкиваемся с «симметричным» принципом пыток, так называемым «перепытыванием»: 1-я пытка изветчика, 1-я пытка ответчика, 2-я пытка изветчика, 2-я пытка ответчика и т. д. Но чаще в делах упоминается серия из 2–3 пыток, применяемых к одному из участников процесса. В промежутках между сериями вели допросы, организовывали очные ставки, священники исповедовали и увещевали пытаемых. То, что первым на дыбу шел изветчик, отвечало традиционному процессуальному принципу, отраженному в пословице « Докащику – первый кнут ». В этих случаях от изветчика требовали не только подтверждения его извета, но и одновременно ответа на вопрос: «Не затевает ли о тех словах на оного… напрасно по какой злобе или иной какой ради притчины, и не слыхал ль тех слов… от других кого».

Подтвердительные пытки часто оказывались западней, страшным испытанием для изветчика, и он, подчас не выдерживая их, отказывался от своего извета, говорил, что «затеял напрасно» или «поклепал напрасно». Это называлось «сговорить с имярек», «очистить от навета», то есть снять, смыть, счистить подозрения и обвинения. Это выражение означало, что изветчик признает, что оклеветал ответчика. Однако отказ от извета не избавлял бывшего изветчика от пытки и неминуемо вел его к подтверждению новой пыткой отказа от извета. Делалось это, чтобы наверняка убедиться: изветчик отказывается от извета чистосердечно или по сговору или подкупу со стороны людей ответчика?

Если же изветчик выдержал пытку и «утвердился кровью» в извете, наступала очередь пытать упорствующего в непризнании ответчика . Изветчик рассчитывал, что оговоренный им человек (ответчик) или признает себя (в том числе вопреки фактам) виновным и тем самым подтвердит извет, или не выдержит пытки и умрет. Если ответчик умирал, то изветчик мог надеяться на спасительный для него приговор.

Процедура «перепытывания» могла выглядеть как спор двух висящих на дыбах людей. Из дела 1732 года видно, что на этой стадии судьба изветчика находилась в руках ответчика, и «оружие доноса», которое он применил против ответчика, било по нему самому. Ответчик расстрига Илья не признал доноса на него конюха Михаила Никитина и не только выдержал три пытки, но «и показал на оного изветчика Никитина якобы те слова говорил он, Никитин». Только смерть от пыток спасла Никитина от наказания за ложный извет. При этом нужно заметить, что закон формально запрещал принимать к делопроизводству доносы с пытки, но тем не менее исключения делались постоянно, как в этом случае, так и в других случаях.

Теперь о правиле трех пыток , отразившемся в пословице «Пытают татя по три перемены» и выражении «три вечерни». В делах политического сыска заметна некая закономерность: если ответчик сразу признавал свою вину и подтверждал извет, то его пытали «из подлинной правды» только один раз, а если ответчик отрицал свою вину и не подтверждал извета, то его пытали три раза. Из документов Сыскного приказа середины XVIII века следует, что все раскольники, не желавшие раскаяться в своей вере, подвергались обязательной троекратной пытке. Только стойкость могла спасти ответчика, но ее хватало не у всех, чтобы выдержать три «пытки непризнания», стоять «на первых своих словах» и «очиститься кровью» от навета. В 1700 году в деле Анны Марковой, стерпевшей три пытки, сохранился приговор: «Анютку… освободить, потому что она в том деле очистилась кровью». Благодаря своей стойкости на пытках весьма приближенный к царевичу Алексею сибирский царевич Василий Алексеевич был только сослан в Архангельск, тогда как другие, менее близкие к сыну Петра люди оказались на плахе, с вырванными ноздрями, были сечены кнутом и сосланы в Сибирь.