Жорж Вигарелло - История тела Том 1 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Главные телесные повреждения Христа представляются часто и охотно, но существуют и другие страдания, которые показывают реже, хотя они не менее серьезны. Уязвление языка после увенчания терновым венцом, заключение в темницу после бичевания, рана на плече от несения креста, духовные мучения, вызванные оскорблениями и, в особенности, срыванием одежд, — эти темы развивают апокрифические тексты и изображения. В Южной Германии, в Австрии и в католической части Нидерландов, где этот культ просуществовал до XIX века, тайные муки (Geheime Leiden) усиливали долористский аспект поклонения телу Христа, особенно в атмосфере противостояния протестантской ереси. Созерцанию верующих не без некоторого удовлетворения предлагался образ поврежденного, измученного тела.

В храмах Баварии и Швабии часто встречаются скульптурные и живописные изображения Христа, покрытого следами от ударов и кровоточащими ранами, опутанного оковами, запертого в тесной темнице, а в 1750 году именно такая последовательность событий появилась в тексте «Страстей» из Обераммергау. Некоторые изображения Спасителя в темнице (Kerkerheiland) напоминают о пыточных камерах и жестоких методах правосудия, известных нам по документам XVI–XVII веков. Зачастую эти сцены лишены какой–либо евангельской основы, но они поддерживают традицию благочестия, которая, особенно в деревнях, концентрируется в образе «Мужа скорбей» и культивирует у верующих чувство вины.

«Десятая тайная мука» (уязвление языка) заслуживает особого внимания. После увенчания терновым венцом один из сбиров пронзает шипом язык Христа, причем так, чтобы тот не мог извлечь его изо рта. В Южной Германии этот образ почитался еще в XVIII веке, как свидетельствует «Молитва, обращенная к пронзенному шипом языку Христову», автора которой преследует тревога о спасении души и страх вечных мук: «О, божественный израненный язык! Призови меня в день смерти моей и молви душе моей: „Приди, воссядь рядом со Мной в Раю”. И пусть последним движением языка моего будут слова: „Господи, в руки Твои предаю дух свой”» [41] Цит. по: Gockerell N. Builder und Zeichen der Frommigkeit; Sammlung Rudolf Kriss; Muséum im Herzogschloss Straubing. Munich, 1995. P. 59. .

Но уязвление языка Христова (а этот сюжет встречается лишь с XVI века) находит отклик и в кальвинистском культе мученичества. Павшие жертвами католических преследований становятся пророками новой Церкви, и Кальвин превозносит их мужество. Своим поведением мученики (или те, кому предстоит мученичество) наставляют верующих на истинный путь. Провозглашаемые перед казнью «исповедания веры» считаются непосредственно исходящими от Святого Духа. Чтобы помешать словам мученика, нечестивцы отягощают процедуру, перед ее началом протыкая осужденному язык и железом прикрепляя к щеке, обрекая его на молчание [42] Kenz D.E. Les Bûchers du roi. La culture protestante des martyrs (1523–1572). Seyssel: Champ Vallon, 1997. . Использовавшееся со Средних веков для наказания богохульников ущемление языка — «наказание языка» посредством протыкания — теперь становится способом заткнуть рот тому, чьи слова представляют опасность [43] «Богохульство — это еще одно распятие, еще одна рана на груди Христа» (Cabantous А. Histoire du blasphème en Occident. Paris: Albin Michel, 1998. P. 55). . Точно так же поступили палачи Христа, боявшиеся воздействия Слова на окружающих. Тут неизбежен вопрос: не была ли эта отсылка к предполагаемому уязвлению языка Иисуса следствием возрождения старинной юридической практики во время религиозных войн XVI века?

Изображение скрытых ран, будь то физических или нравственных, никогда не претендует на историческую достоверность. Как уже понятно, в этих образах важно не столько соблюдение подлинности, сколько обращение к религиозной чувствительности, укрепление благочестия. На обозрение верующих выставляется живая, непосредственная, выразительная картина, на которую каждый из них реагирует по–своему; здесь нет нужды в словах, послание передается при помощи взгляда.

На эмблеме пяти ран порой различимы и очертания наконечника копья, проникающего в сердце. Тот, кто набросал это довольно примитивное изображение, понял эпизод с Лонгином так, что копье пронзило грудь Христа. Но с какой стороны? В Евангелиях об этом нет ни слова, но согласно устойчивой церковной традиции Лонгин всегда изображается поражающим правый, то есть благородный бок Христа. Следуя одному из архетипических представлений западной культуры, художники всегда возвышали то, что находится справа от Христа. Поэтому голова Спасителя всегда повернута вправо и раскаявшийся разбойник также находится от него по правую руку. В Писании же сказано, что в день Страшного суда праведники воссядут одесную Господа. Так, символическое значение правой стороны заставляет сделать вывод, что роковой удар был нанесен в правый бок Христа. Конечно, у человека сердце находится слева, но в плане духовном именно справа должно было осуществиться спасение рода человеческого. Следовало учитывать силу символической отсылки, поэтому наконечник копья был нацелен именно в правый бок [44] О важном значении символики правой стороны см.: Bertrand Р.–М. La Symbolique de la droite et de la gauche au Moyen Age et au début des Temps Modernes; études d’anthropologie sociale et d’iconographie (thèse). 2 vols. Université Paris I, 1997; Id. Histoire des gauchers. Des gens à l’envers. Paris: Imago, 2001. . Не исключено, что этот двойной образ способствовал поддержанию идеи, что в нем заключено двойное послание, одно, связанное с раной на правом боку, другое — с пронзенным сердцем. «Именно через рану в боку благочестие продвинулось к сердцу». Иначе говоря, постепенно углубляясь, культ раны породил поклонение Сердцу Иисусову, как если бы благочестие следовало за движением копья, от поверхности тела к самой интимной и сакральной его полости: Святому Сердцу.

В этом анатомическом и благочестивом углублении в целом нет ничего нового. Уже святой Бернард прославлял «Сладчайшее сердце Иисусово»; такая форма поклонения Христу была знакома святой Лютгарде и святой Гертруде Хельфтской. Что касается немецких мистиков, от преподобного Сузо до кельнских монахов–картезианцев (особенно Лансперге), они также внесли свой вклад в формирование духовного климата, поощрявшего поклонение «сердцу, уязвленному любовью», которое связано с культом пяти ран. Путь проложен: через открытую рану можно достигнуть сокровенной отрады Иисусова сердца. Рана Христа указывает нам на путь к его сердцу — об этом, в сущности, писал Лудольф Саксонский: «Да вступит туда человек и присоединит свою любовь к любви Иисусовой, как железо в пылающем горне соединяется с огнем, дабы стать с ним единым целым» [45] Цит. по: Gougaud L. Dévotions et pratiques ascétiques du Moyen Age. P. 95. . В начале XVI века «внутреннее мученичество Спасителя настолько стало частью менталитета, что многие мистики делают внутренние страдания основным предметом своих размышлений и подражания». Екатерина Генуэзская видела в Распятом «великую рану любви», которая отпечаталась в ее собственном сердце как столь же глубокая «внутренняя рана». В конце столетия Мария Магдалина де Пацци опять–таки свидетельствует о том, что душевные страдания Иисуса превосходили телесные [46] Mystique de la Passion // Dictionnaire de la spiritualité ascétique et mystique. Fasc. LXXVI–LXXVII. Col. 332. .