Филипп Арьес - История частной жизни Том 3 [От Ренессанса до эпохи Просвещения]

Итак, в городах в XVIII веке шаривари бывали разными. Даже если всем известны причины, по которым проводится ритуал, способы его проведения были различными и площади и улицы заполняли в основном исполнители «народных» ритуалов. Надо сказать, что деревня и город здесь во многом отличаются друг от друга. Бесспорно, в деревне ритуалы те же, что и в городе, чему можно найти массу примеров в XIX веке, но если шаривари и похоронные ритуалы в деревне представлены широко, то другие обряды проводятся более сдержанно или по крайней мере реже, чем в городе. Карнавальное осуждение девиц агрессивно только в городах или больших селах. Здесь женщине указывается на ее положение служанки, вынужденной подчиняться сексуальному доминированию хозяина, или белошвейки, которой следует быть очень бдительной, чтобы сохранить свою относительную независимость. В деревнях же ритуальная цензура вписывается в общественные отношения, одновременно более равноправные, более стабильные и более запутанные; очень редко незамужняя девица бывала одинокой и беззащитной, да и осуждение оказывалось менее выраженным. В общих чертах в XVIII веке полный набор ритуалов–наказаний, стремление довести их до крайности, привязать к календарным праздникам является скорее уделом горожан — ремесленников, лавочников, мелких служащих.

Обозначив различия, уточним теперь социальную сторону этих ритуалов. В самом деле, если большинство населения молчит, фигуры организаторов и вдохновителей выходят на первый план. Кто они? Как связаны между собой их роль блюстителей приличий и их собственное социальное положение?

В Кастельнодари в 1735 году группа из пятнадцати женщин преследовала госпожу Мелике, обвиняя ее в сводничестве дочери, в то время как ее зять служил в гусарском полку: «Они сочинили и распевали песню, в которой называли эту Мелике шлюхой и пьяницей… и распространяли текст песни; привлекли детей Бурреля к оскорблениям в ее адрес». В куплетах, написанных на окситанском языке, которые удалось восстановить следствию, говорилось о склонности дамы к выпивке, а ее супруг изображался завсегдатаем кабака и подкаблучником. Шесть обвиняемых — женщины в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, многие из них держат давки, и все, за исключением одной, в состоянии написать свое имя; одна из них, главная заводила, уверяла, когда ее допрашивали по поводу этой песни, что не знает местного наречия [449] A. D. Aude. В 2641. . Есть свидетельства о том, что сравнительно недавно, в начале XIX века, в местности Во женщины, многие в сопровождении детей, прибивали к дверям рога и писали на стенах оскорбления в адрес некоего приказчика, соблазнившего чужую невесту, в адрес вдовы и дочери врача, которых обвиняли в безнравственности, в адрес супруги старика, имевшей любовников… Конечно, женщины крайне редко занимались такими вещами, но именно в исключительности таких проявлений скрыт глубокий смысл. Во–первых, эти примеры свидетельствуют о том, что в торговых городках Лангедока женщины имели некоторую экономическую и культурную свободу, что они больше не довольствовались лишь преданием гласности чьего–либо неблаговидного поведения. Но нам представляется, что самое главное заключено в другом. Во всех действиях участниц этих акций, в их жизненных принципах, в желании исправить чье–то поведение было нечто показное. Что бы они ни делали — защищали забеременевшую девицу или порицали разврат других, — они пытались защитить самих себя, демонстрируя таким образом собственную безупречность. В этих обстоятельствах ритуал свидетельствует как об аморальности людей, против которых он направлен, так и о высокой нравственности проводящих его женщин. В Мезьере в регионе Во в 1817 году некий священник, в целом крайне враждебно настроенный по отношению к такого рода явлениям, об этих акциях отозвался положительно [450] Junod L. Le charivari au pays de Vaud dans le premier tiers du XIXе siecle // Schweizerisches Archiv fur Volkskunde. T. XLVII. Bale, 1951. P. 114–129. .

Теперь рассмотрим другую ситуацию, свойственную XVIII веку, в которой на передний план выступают молодые парни. Контраст окажется очень впечатляющим. Здесь бессмысленно искать какое–то единообразие, потому что официальной морали они противопоставляли другие типы поведения; и так как для представителей этой возрастной и социальной группы важнее всего была внешняя сторона ритуалов, в которых они были основными участниками, следует рассмотреть подробнее особенности их манеры действовать.

Ограничим предмет исследования и рассмотрим Молодежь — с прописной буквы — маленького лангедокского городка Лиму, расположенного в долине Од, центре текстильной промышленности, где в 1786 году проживало 6500 человек. Население было довольно большим, разнообразным по составу и иерархизованным; в основном жители занимались промышленностью и торговлей; по многим признакам, молодежь в ту эпоху достаточно сильно лихорадило. Действительно, в Монпелье обнаружено более сотни малозначительных и серьезных, аккуратно составленных и сумбурных консульских протоколов, решений политических советов, следствий, проведенных сенешалем [451] Сенешаль — представитель местной судебной власти в феодальной Франции. , и жалоб в адрес коменданта провинции на молодежь [452] Все изложенные ниже казусы взяты из коммунальных архивов Лиму за период 1740–1790 годов — жалобы и прошения в адрес военного коменданта провинции (A. D. Herault) и в фонде сенешаля (A. D. Aude). . В 1746 году в «Жалобе на Молодежь Лиму» господина Терье, приемщика из соляной палаты, можно найти самые разнообразные жалобы: «Молодежь Лиму очень распущенная, невоспитанная, днем и ночью оскорбляет мужчин и женщин на улицах. За восемь лет, что я живу здесь, мне довелось увидеть всякие безобразия, совершенные группой из двенадцати человек, которые собираются в чьем–либо доме и замышляют дебоши, устраиваемые каждую ночь. Они все довольно взрослые, многие не имеют ни отца, ни матери и прогуляли свое наследство, так что попадаться им на глаза опасно, потому что они не только наносят оскорбления, но и чуть ли не выламывают двери, не щадя даже религиозных обителей, мужских и женских; недавно вдребезги разбили дверь приюта; они похищают дверные молотки, затыкают фонтан, снабжающий водой весь город, в результате чего случаются прорывы труб, перелезают через стены во дворы и сады, откуда воруют домашнюю птицу и все, что попадается под руку, ломают каменные скамейки, стоящие около домов и вокруг площади, бьют стекла и бесчинствуют как только могут. Вот уже два года я терплю от них разные неприятности. Какими только оскорблениями они не осыпали меня, мою жену и моих дочерей! Они кидают камни в окна, сломали скамейку, стоявшую около входа, и ее больше нет, затыкают замок входной двери гвоздями и постоянно с ожесточением стучат в дверь, крича, что весь город горит…»