Николай Байбаков - От Сталина до Ельцина

Так говорили мне мои опытные друзья и посоветовали не брать очередной отсрочки от призыва в Красную Армию (её давали специалистам, не прошедшим в институте военной подготовки, но работающим на руководящих должностях). Подумав, я от отсрочки отказался. И вот в течение 1935-1936 годов проходил красноармейскую службу на Дальнем Востоке. Нелегко здесь пришлось нам, южанам, в 40-градусные морозы. Но годы эти я и поныне вспоминаю как один из лучших периодов своей жизни. Армия помогла физически закалиться, выработать выдержку и выносливость, которые потом очень пригодились.

Вспоминаю, как служил в особом, 184-м артиллерийском полку рядовым красноармейцем, затем в звании командира. Артиллерия полка базировалась на конной тяге, и мы, как заправские конюхи, ухаживали за лошадьми, старательно чистили скребницами спины им и бока, засыпали в кормушки сено и овёс, купали в местной речонке летом. На каждую пушку приходилось шесть лошадей. Лошади были терпеливые и доверчивые, и мы привязывались к ним всем сердцем, отчего тяжёлая наша служба — воинские учения, ночные дозоры, походы через тайгу в 30-40-градусные морозы — казалась нам легче.

Уже под конец службы, когда я был в офицерском звании, за мной закрепили строевого коня, которого звали Каштанкой. Конь был высокий и стройный, и я, выучившись верховой езде, любил погарцевать на нём, и что греха таить, покрасоваться, ибо и конь мой, как я заметил, любил показать себя, как говорится, и видом, и ходом. И до сих пор в моем домашнем кабинете висит на стене фотография, где я верхом на Каштанке. Вот какие тяжёлые годы прожил, много перевидал, а своего коня помню, как свою молодость.

А обстановка в дальневосточном приграничье была тревожная — впереди ожидали страну бои за Хасан. Словом, как поётся в песне: «На границе тучи ходят хмуро».

Вот тогда, в те напряжённые дни во время походов по тайге, полюбил я этот таёжный край с его соснами, птицами и зверями, впервые увиденными знаменитыми уссурийскими тиграми. Надо сказать, что нас в армии постоянно просвещали на этот счёт, чтобы мы, защитники страны, знали лучше свой край.

Опять время пролетело быстро. В январе 1937 года я вернулся в родной Баку, сразу же пришёл на промысел и стал работать заведующим промыслом, правда недолго: в августе того же года меня перевели на должность главного инженера треста «Лениннефть». Не прошло и года, как назначили управляющим этим трестом. Конечно, нужно помнить, что шёл 1937 год, с его арестами и перетасовкой кадров на крутых поворотах судьбы.

И вот внезапно новая перемена в моей жизни — я должен покинуть обжитые края, расстаться с родными, с коллективом, который стал для меня второй семьёй. Почему? С чего все началось? Судя по всему, с моего выступления в марте 1938 года на Всесоюзном совещании нефтяников, где речь шла о путях увеличения добычи нефти в стране и в том числе в её восточных районах. Это совещание возглавлял нарком топливной промышленности Л.М. Каганович, выступивший с большим докладом. Я, как управляющий трестом, рассказал об опыте работы своего коллектива, о борьбе с обводнением скважин, о внедрении новой техники, значительно увеличившей добычу нефти.

Честно и прямо, не кривя душой, сказал и о недостатках в работе, о недочётах, тормозящих развитие Ленинского треста. Я чувствовал, что зал слушает внимательно, понимающе и сочувственно.

Слушал меня и нарком Л.М. Каганович, опёршись в меня заинтересованным взглядом, порой что-то черкая на лежащей перед ним бумаге. Как потом я узнал, моё выступление понравилось ему прямотой поставленных вопросов и привлекло его особое внимание.

Через два месяца после совещания меня вызвал к себе М.Д. Багиров, угостил чаем и тут же без обиняков сообщил, что приказом наркома топливной промышленности Кагановича я назначен начальником недавно созданного объединения «Востокнефтедобыча» в Куйбышеве. Добавил от себя несколько малозначащих фраз, и мы попрощались. Надо ли говорить, сколь неожиданным, как снег на голову, явилось это для меня! И всё-таки, слегка опомнившись, я поймал себя на мысли: а ведь проблема новых нефтяных районов на Востоке давно притягивала меня, ведь не зря же я пристально следил за упорными спорами об их перспективности. Значит, судьба — на ловца и зверь бежит, как говорится.

И вот я в Куйбышеве на должности начальника объединения, призванного выполнить решение XVIII съезда партии о создании стратегического нефтедобывающего района между Волгой и Уралом — иначе говоря, «Второго Баку», в который включили новорожденные тресты «Башнефть», «Сызраньнефть» и «Эмбанефть». Наиболее работоспособный коллектив сложился сначала в Башкирии. Да это и понятно — большинство опытных буровиков прибыло сюда из Баку и Грозного. Они и пробурили здесь первые скважины и получили первые фонтаны нефти «Второго Баку». Они обучали вчерашних башкирских крестьян совершенно новым для них профессиям, по-братски делясь с ними своими знаниями и навыками. Позднее их опыт оказался незаменимым при открытии и освоении крупных нефтяных месторождений на огромных пространствах между Волгой и Уралом.

В 1938 году объединение «Востокнефтедобыча» добыло около четырёх миллионов тонн нефти. Тогда ещё не знали о существовании мощных девонских нефтяных пластов, открытие которых через несколько лет коренным образом изменило ситуацию в этом районе, таком важном для хозяйства и обороны государства. Значит, в пристальном внимании руководства страны ко «Второму Баку» проявилась, я бы сказал, важнейшая государственная интуиция, во многом определившая судьбу страны в годы великих испытаний.

Волей судьбы я проработал в «Востокнефтедобыче» всего лишь около года. В 1939 году в Наркомате топливной промышленности было образовано Главное управление по добыче нефти в восточных районах страны. И это было вполне разумно, так как при сильной централизации управления экономикой все важнейшие вопросы и, конечно, «Второго Баку» решались в Москве. И я был назначен начальником этого главка. И опять ненадолго: в 1940 году меня утвердили заместителем наркома топливной промышленности под «железным» началом Кагановича, с которым судьба, таким образом, связала меня тесно. Теперь я встречался с ним и на коллегиях, и на деловых совещаниях, и у него в кабинете, доводилось и беседовать лично с ним.

«Железный нарком» был фигурой во всех смыслах внушительной. Его известность, влияние и власть удивляли многих своей огромностью и могли приводить простых смертных в трепет и страх. Мы все знали, как близко он тогда стоял к Сталину. Нельзя сказать, что с фигурой такого государственного масштаба работать было легко и просто. Во времена тяжелейших физических перегрузок поражала его неистощимая работоспособность, но это было скорее всего проявление физической энергии и выносливости типичного руководителя силового стиля. Ему ничего не стоило грубо и часто ни за что обругать, обидеть и оскорбить подчинённого. А необузданная вспыльчивость зачастую вредила и делу. Мог он, толком не разобравшись, «под влиянием минуты» подмахнуть приказ о снятии с должности лично ему не угодившего в чем-то, но дельного работника. Хозяйственным управленцам наркомата нередко приходилось менять толстые стекла на его письменном столе, потому что он разбивал их вдребезги, швыряя на стол трубку в бешеной ярости после какого-нибудь неприятного разговора. А иногда до того раскалялся, что грозил карами и тюрьмой за невыполнение его, наркомовских указаний. Я догадывался, что это не пустые угрозы, что он вполне способен выполнить и выполнял их. Люди из его «аппарата» вдруг без всяких причин исчезали и больше нигде не появлялись. Доходило дело и до рукоприкладства.