Николай Байбаков - От Сталина до Ельцина

— А что Вы скажете, товарищ Вознесенский? — Сталин повернулся в сторону Председателя Госплана, но тот чутко стоял на страже остродефицитных, редких материалов.

— Молибден весь распределён по наркоматам. Имеется лишь НЗ — неприкосновенный запас, — сухо ответил он.

Решение насущного вопроса явно заходило в тупик. Я почувствовал, что нужно вмешаться в разговор, и сказал:

— Каждая поломка труб вызывает аварию, устранение которой обходится в десятки тысяч рублей, а иногда такая авария приводит вообще к ликвидации бурящейся скважины.

Этот довод показался Сталину убедительным, и он опять обратился к Вознесенскому с мягкой улыбкой, видимо, щадя его самолюбие и зная твёрдый, принципиальный характер Вознесенского:

— Товарищ Вознесенский, а для чего создается НЗ? — спросил Сталин и сам ответил:

— Для того создается, чтобы всё-таки есть, питаться, когда есть больше нечего. Не так ли? Давайте выделим 300 тонн молибдена, а Вас очень попросим восстановить это количество в НЗ.

Помолчав, Сталин посмотрел на озабоченного этим разговором непроницаемого Молотова:

— Вячеслав Михайлович, проголосуем? Молотов согласился. Дело было решено.

...О том, что Сталин всесторонне готовился к подобным совещаниям, говорит множество фактов. Мне помнится, например, как во время выступления начальника Краснодарского нефтекомбината С.С. Апряткина Сталин спросил его, каковы общие запасы нефти в Краснодарском крае. Апряткин назвал цифру — 160 миллионов тонн. Сталин попросил его «расшифровать» эти запасы по их категориям.

Начальник комбината не помнил точных данных. Сталин изучающе посмотрел на него и укоризненно произнёс:

— Хороший хозяин, товарищ Апряткин, должен точно знать свои запасы по их категориям.

Все мы были удивлены конкретной осведомлённостью Сталина. А начальник комбината сидел красный от стыда. Это был урок и ему, и всем нам.

Вспоминается и такой случай. Когда Х.М. Сааков, управляющий трестом «Ворошиловнефть», перечисляя нефтяные разрабатываемые месторождения, не уточнил их местонахождение, Сталин как бы мельком спросил:

— Это вдоль афганской границы?

— Да, товарищ Сталин, — подтвердил Сааков.

Бытует и доныне мнение, будто существовали некие особые запретные темы, например, тема репрессий, с которыми к Сталину обращаться опасно, а то и вовсе невозможно. Это, мол, могло повлечь за собой тяжкие последствия. Мол, Сталин не терпел таких обращений.

Я лично убедился на многих случаях, что, наоборот, Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всём, что лежит на душе, честно и прямо. Сталин таких людей слушал, верил им, как натура цельная и прямая.

Вот запечатлённый навсегда в моем сознании случай с тем же Сааковым. Окончив своё выступление, Сааков обратился к Сталину с жалобой на неправильные репрессии против руководящих работников его треста. Прямо сказал, как первый секретарь ЦК Узбекистана и нарком внутренних дел республики уговаривали его подписать акт о вредительских действиях целой группы работников, у которых он, Сааков, принимал дела треста.

Сталин сурово спросил:

— Вы подписали акт?

— Нет, не подписал! — ответил решительный Сааков.

После небольшой паузы Сталин медленно проговорил так, чтобы слышали все, кто сидел за притихшим столом.

— Это нам известно... Скоро состоится Восемнадцатая партийная конференция (Восемнадцатая Всесоюзная конференция ВКП(б), проходила в Москве с 15 по 20 февраля 1941 — прим. ред.), и вот там мы накрутим вашим деятелям хвосты.

Не могу вспомнить ни одного случая, когда Сталин повышал бы голос, разнося кого-нибудь, или говорил раздражённым тоном. Никогда он не допускал, чтобы его собеседник стушевался перед ним, потерялся от страха или почтения.

Он умел сразу и незаметно устанавливать с людьми доверительный, деловой контакт. Да, многие из выступавших у него на совещаниях волновались, это и понятно. Но он каким-то особым человеческим даром умел чувствовать собеседника, его волнение, и либо мягко вставленным в беседу вопросом, либо одним жестом мог снять напряжение, успокоить, ободрить. Или дружески пошутить.

Помню, как однажды случился такой казус: вставший для выступления начальник «Грознефти» Кочергов словно окаменел и от волнения не мог вымолвить ни слова, пока Сталин не вывел его из шока, успокаивающе произнеся:

— Не волнуйтесь, товарищ Кочергов, мы все здесь свои люди. Это было на том, памятном для меня приёме.

В тот вечер, когда мы возвращались из Кремля в наркомат, Христофор Мосесович Сааков заметил мне:

— Всех я слушал внимательно. И ведь, пожалуй, только Вы один вели себя совсем спокойно. Так уверенно, ничуть не теряясь, как у себя дома, отвечали на вопросы Сталина.

Мне было тогда 29 лет и, конечно, услышать такое о себе от опытного и смелого человека, что ни говори — приятно.

Как же относился ко мне Сталин? То, что я действительно легко освоился в общении с ним, отвечал на его вопросы чётко и точно, отстаивая интересы своего дела, — заслуга прежде всего хозяина кремлёвского кабинета, создавшего на совещании доверительно-деловую атмосферу. И ещё — просто, я сумел взять себя в руки, скрыть своё внутреннее волнение. Видимо, Сталин это заметил и запомнил.

Как же относился Сталин к специалистам?

Ему нравились знающие своё дело люди, особенно «новая волна» специалистов, пришедших на производство в советское время, питомцы нового строя, которых он мог по справедливости считать и своими питомцами. И он слушал нас, как мне кажется, с особым чувством, — это нам, тогда молодым людям из рабфаков и институтов, предстояло обживать будущее. Вот почему, заметив чьё-нибудь дарование, присматривался к нему — каков сам человек, если трус — не годится, если дерзновенный — нужен. И он таких всячески поддерживал, выдвигал на руководящие посты, ведь не зря знаменитые «сталинские наркомы» — это 30-35-летние люди (в основном) с неизрасходованной энергией и верой, что будущее будет построено именно ими.

Он понимал, что специалисты новой формации открыты новым техническим и научным идеям, в чём не раз убеждался на многочисленных своих совещаниях, всегда деловых и конкретных. Здесь мы проходили выучку, как руководить своим хозяйством, как находить главные тенденции в производстве, как их осуществлять. И здесь Сталин требовал от людей смелости и принципиальности.

Конечно, работать с ним было непросто и нелегко — работать приходилось в зоне повышенной ответственности: Сталин от каждого требовал глубокого знания своего дела, конкретности. Он всегда проникал в самую суть исследуемой проблемы, обладая при этом какой-то мистической (не побоюсь этого слова) способностью чувствовать и находить наиболее слабые и уязвимые места в позиции собеседника. Было очень трудно понимать, что ты почти безоружен перед его сжатыми до самой сути доводами. Мы знали, какую огромную власть он держит в руках, но сколько власти, столько и тяжёлой ноши. И мы все — от Сталина до простого шахтёра — несли эту ношу, непомерную и гордую, каждый по своим силам.