Николай Байбаков - От Сталина до Ельцина

Жизнь теперешних высоких руководителей несравненно более на виду, внешне многообразнее и шире, чем была в своё время наша. Благодаря телевидению, ныне вездесущему, народ может видеть своих государственных мужей на теннисных кортах, на футбольном поле, в речной проруби, а то просто в майке в кругу семьи. И все это, чувствуется, с их согласия. С удовольствием они ещё совсем недавно демонстрировали своё физическое здоровье и бодрость, плясали среди толпы. Вообще саморекламировались, как это делают лидеры на Западе.

Ну, а у нас? Как это принимает наш народ? Думаю, плохо, невесело принимает, глядя на упитанных лидеров.

Совсем в иной нравственной атмосфере складывалась и проходила личная жизнь руководителей моего поколения. А чаще всего, особенно перед войной и в войну, на личную жизнь времени не хватало. Мы вроде бы и не жили этой удобной частной жизнью. Были поглощены работой, в «сплошной лихорадке бу-ден», как написал Владимир Маяковский.

Так было и со мной в годы моей работы первым заместителем наркома нефтяной промышленности СССР, которые можно было бы назвать «Наркомовские дни и ночи», годы конца второй пятилетки и начала предвоенной, третьей пятилетки. Страна спешно и упорно готовилась к неизбежной схватке с фашизмом, и военный аспект был определяющим в развитии нашей отрасли. Это мы обсуждали на строго закрытых совещаниях у Сталина: вещи назывались своими именами. Никто из нас не питал ни малейших иллюзий на тот счёт, что с фашизмом, мол, можно поладить, ужиться, избежать войны.

«Война не за горами» — эта фраза была для нас почти обиходной.

Сегодняшние фальсификаторы, клеветники России тщатся извратить смысл и задачи политики Советского Союза тех лет, доказать геополитический сговор Сталина и Гитлера, то, что, мол, коммунизм и фашизм — почти одно и то же. Это — клевета и на всех нас, и на историю страны. Достаточно одного сравнения: Гитлер — это превосходство одной нации, немецкой, над всеми народами мира, Сталин — это интернациональное братство людей. Мы всем своим существом ненавидели фашизм.

Направляемые волей Сталина, мы изо всех сил работали на оборону страны. В начале третьей пятилетки нефтяная промышленность достигла наивысших, мировых показателей, обеспечив тем самым «в войне моторов» наше превосходство.

Что я мог в те дни накануне войны сказать о своей личной жизни? Пожалуй, мог сказать только так: «Моя личная жизнь — работа и ещё раз — работа». Даже в кино пойти было некогда, круг личных друзей сузился до тех, с кем я работал, но и с ними некогда было встретиться за накрытым столом. Мы не выделялись среди других ничем, даже одеждой.

Наверное, в душе моей всё-таки жило, таясь и смущаясь, всё то, что свойственно молодости, и прежде всего, конечно, желание нравиться девушкам. Ведь был же я ребячески счастлив, когда ещё в бытность управляющим «Лениннефтью» приобрёл первый в своей жизни костюм — настоящий, казавшийся в ту пору страшно дорогим! Но не знамением ли стал случай, из-за которого мне не пришлось пофорсить, покрасоваться в новом костюме? А дело было так.

В Балаханском театре шла пьеса К. Тренёва «Любовь Яровая», и мы с моим близким другом, главным инженером треста Гургеном Овнатановым собрались на спектакль. Приоделись, я — конечно, в новом костюме. Времени до спектакля было ещё много, и мы решили показаться на промыслах в «театральном» виде, тем более что одна из скважин нас беспокоила.

Уже на подходе к ней мы вдруг увидели, что через двадцативосьмиметровую вышку бьёт сильная струя нефти — фонтан. Раздумывать и переодеваться некогда. И мы в чём были, в том и полезли вместе с двумя рабочими перекрывать фонтан. О спектакле, разумеется, сразу забыли. «Плакал» мой костюм. Вконец был испорчен и костюм Гургена. Сбросив его дома, Гурген немедленно отправился в баню, а жена его, придя домой и увидев жуткую, залитую нефтью куртку мужа, решила, что он погиб, и упала в обморок...

С тех пор к дорогой одежде я относился как-то настороженно. Одним словом, щёголем не был.

Ну, а как складывались отношения с радостями жизни молодой? Например, с выпивкой? Признаюсь, всего один раз в те годы затащил меня в ресторан хваткий начальник хозуправления наркомата — отметить в дружеском кругу его день рождения. Пили сухое вино, и конечно, соблюдая меру. А наутро позвонил мне лично Берия (тогда первый заместитель Председателя Совнаркома) и без обиняков, запросто, «по-отечески» вкрадчиво спросил:

— Байбаков, где ты был вчера?

— Как где? Я был на работе.

— А после работы? — спросил уже не без ехидцы тот же «отеческий» голос.

— Был в «Национале» на дне рождения моего товарища.

— Что за бардак! Нам только и не хватало, чтобы наркомы и их замы шлялись вечерами по ресторанам!

— Но что особенного я себе позволил! — ответил я «отеческому» голосу.

— Чтобы этого больше не было! — зазвенели в трубке металлические нотки. — Такой порядок. Всё.

С тех пор я ни разу не бывал в ресторане. Не ходил, впрочем, в бытность моей работы с Кагановичем, ни в кино, ни в театр. Отдыхать доводилось только урывками, чтобы хоть чуть отдышаться, выспаться. Выходных и отпускных дней тоже не было. Все рабочие дни были расписаны буквально по минутам, и всё равно времени не хватало. День сливался с ночью.

В один из таких сумасшедших дней Каганович вдруг обратился к управляющему делами наркомата, показав рукой на меня, в своём обычном казённом тоне, без намёка на шутку или улыбку:

— Вот у нас молодой человек: ему уже стукнуло двадцать девять, а он до сих пор не женат.

— Лазарь Моисеевич, — решил я вставить своё слово. — Но вы же не даёте мне даже вечером отдохнуть.

— Ладно, — сказал Каганович, окинув меня цепким взглядом, и, обращаясь к управляющему делами, добавил:

— Байбаков чтобы в субботу вечером не работал.

А у меня на примете уже давно была одна симпатичная девушка. Встречались мы с ней второпях, мельком, я и сам не знал толком, всерьёз ли она нравится мне. Не было времени разобраться. Но в первый же свободный субботний вечер после полученного мной «благословения» Кагановича я встретился с ней, решив познакомиться с её родителями. Перед этим, согласно заведённому в наркомате порядку, я сообщил секретарю, куда ухожу, и назвал номер телефона той квартиры.

Вот я познакомился с родителями этой девушки, принят ими радушно, как долгожданный гость. Даже стол накрыт. Только стали мы усаживаться, как вдруг — телефонный звонок. Предполагаемая тёща, снявшая трубку, почти испуганно обратилась ко мне:

— Вас вызывают срочно, Николай Константинович. Звонил секретарь из наркомата:

— Товарищ Каганович просит, чтобы вы немедленно приехали. И начались дни такой запарки, что стало не до свиданий. Как-то незаметно эта девушка отошла на второй план, забылась. Некогда было сожалеть или горевать и даже вспоминать о несостоявшемся сватовстве.