Николай Байбаков - От Сталина до Ельцина

— Ну давайте посмотрим, попробуем что и как, — согласился я.

По моему указанию провели испытания этого метода в экспериментальной скважине со свободной эксплуатационной колонной. Через день мы подняли колонну, разрезали её нижнюю часть и увидели, что металл не схвачен цементом. Мешки по большей части не разорвались и не расслоились, и цемент затвердел прямо в них. В этом была суть ошибки. Закупоренные таким образом скважины можно было очень быстро восстановить. Английские специалисты пришли в ужас, схватились за головы: выходит, что оставили японцам на Борнео готовые скважины!

Вскоре мы разработали свой, наиболее радикальный и надёжный способ ликвидации скважин, который полностью себя оправдал.

Все работы по подготовке промыслов к уничтожению предписывалось вести только с ведома штаба Южного фронта, которому мы непосредственно подчинялись. Мне сообщили, что штаб и командующий фронтом С.М. Будённый, после того как оставлен Ростов-на-Дону, находятся в Армавире, и я поспешил вылететь туда на «У-2».

С высоты развернулась страшная картина отступления наших войск. Внизу пылали хутора и станицы, по дорогам и просёлкам отходили наши армейские части — где редкими колоннами, где разрозненными группами, а где толпой вместе с беженцами. На задымленной земле рвались снаряды, стояла брошенная техника, валялось оружие рядом с убитыми и покалеченными людьми.

Над Армавиром наш самолёт начал снижаться. Какое-то обострённое шестое чувство вдруг заставило пристально всмотреться в то, что было внизу на земле, и холодные мурашки поползли у меня по спине: на аэродроме — танкетки! Немецкие танкетки с белыми крестами на броне! А пилот тем временем уже вёл самолёт на посадку.

— Что ты делаешь, сукин сын! — закричал я, не слыша своего голоса в треске мотора. — Поднимайся! Немцы!

— Нет! — пилот обернулся — глаза его лихорадочно блестели — и покачал головой. — Это наши!

Но я видел в бинокль: на бортах танкеток белые немецкие кресты. Медлить было нельзя ни мгновения, я выхватил из кобуры наган и приставил дуло к затылку пилота.

— Ах, мать твою так! — заорал я изо всех сил, должно быть, не своим голосом. — Если сядешь, застрелю!

Пилот сник, плечи его обмякли, он весь как-то понуро сжался и выправил руль. На аэродроме метались немцы, показывая на нас руками. «У-2» набрал высоту и взял курс на Краснодар.

— Что же ты делал, негодяй? — спросил я пилота на аэродроме. — Ведь ты вёз меня в плен?

— Товарищ Байбаков, — дрожащим, хриплым голосом произнёс, потупив голову пилот. — Простите, моя жена и дочь — в Армавире.

Пилота тут же на месте хотели расстрелять, но я вмешался, и его отправили на фронт, в штрафной батальон.

Только после долгих мытарств я отыскал штаб фронта в станице Белореченской. Там и встретился с героем Гражданской войны маршалом Будённым. Семён Михайлович в одних подштанниках и нательной рубахе (стояла неимоверная жара) отдыхал у лесочка на свежем воздухе. В довоенное время мы с ним не раз встречались, когда он был заместителем наркома сельского хозяйства. Совместно решали вопросы снабжения села горючим, и отношения между нами сложились хорошие.

— Семён Михайлович, давайте команду на проведение спецмероприятия! — начал я с ходу.

— Коля, не торопись, — добродушно ответил Будённый. — Моя кавалерия остановила танки.

Когда мы шли к двухэтажному дому, где находился штаб Будённого, я слышал, как курившие у плетня несколько кавалеристов возбуждённо переговаривались:

— Она-то вертится, проклятая, гусеницами скрипит, а я её за зад ловлю, чтобы горючкой её припечь. Как шарахнул!

— А я их шашкой достал! Вот так! — звонко зазвенел молодой голос. — Да чтобы они — нас? Ни в жисть.

Уже потом я более подробно узнал, как было на самом деле. Конники действительно смекнули, что как ни быстро может крутиться танкетка, не сравниться ей с быстротой и разворотливостью коня, и им удалось, закружив танкетки вокруг своей оси, поджечь бутылками с зажигательной смесью десять танкеток на подступах к реке Белой. На радостях или из-за понятной возбуждённости доложили Будённому, что уничтожено десять вражеских танков. Не обошлось, разумеется, без потерь с нашей стороны. И всё же, пусть не танки, а танкетки — небывалая победа.

— Семён Михайлович, — сказал я маршалу, — имейте в виду, что немецкие тылы, основные силы отстали, а вышли к нам лишь передовые части, которые сильно увлеклись. Я сам с самолёта видел.

Несмотря на мои доводы, Будённый медлил с разрешением на спецоперацию на промыслах. Семён Михайлович, видимо, продолжал верить, что его кавалерия в силах остановить немцев. Но положение было очень опасным. Я ведь видел, насколько спешно отходили наши войска. Не забыл я и того, как Сталин постучал пальцем в висок, произнося: «Выбор здесь...». Да, нужно думать самому, как теперь действовать, с учётом всей сложности ситуации. Ясно, что немцев сейчас мы никак не задержим, и если они захватят краснодарские промыслы в целости и сохранности, то, получив горючее для своей техники, с ещё большей яростью и силой ринутся к Волге и Кавказу, и тогда не сносить мне своей головы. Да что там моя голова!

По телефону из штаба фронта на свой страх и риск я отдал нефтяникам приказ — приступить к немедленному уничтожению скважин, а сам сел в машину и поспешил на промыслы. Не успел доехать до станции Апшеронской, как меня разыскал по телефону член Военного Совета Южного фронта Каганович и дал команду на ликвидацию промыслов.

Работа моей группы развернулась полным ходом под боком у немцев, ибо они уже подошли к станице Апшеронской, откуда простирался на восток район нефтепромыслов Краснодарского края. Апшеронскую электростанцию мы взорвали уже под автоматным и пулемётным огнём врага.

Трудно передать состояние людей, разрушавших то, что строили сами, чему отдали все свои силы и считали делом и подвигом всей жизни. Когда взрывались первые (по графику) нефтеперекачивающие и компрессорные станции, люди, не скрывая слёз, плакали, метались в душевном смятении. Потом, как бы отупев от горя, примирились с необходимостью разрушать созданное ими. Ожесточённо и сурово думали, получая хоть какое-то облегчение: ничего, зато врагу не достанется ни капли нашей нефти!

Все намеченные спецработы выполнялись быстро и толково, мы ухитрялись укладываться в самые оптимальные сроки. До августа 1942 года успели отправить на восток страны около 600 вагонов с оборудованием, успели вывезти в Грозный всю добытую за последние дни нефть, подлежащую переработке.

В Хадыжах, нефтяном центре края, взрывники и специалисты-нефтяники «подчищали» последние «мелочи», когда сюда прибыл Каганович. Здесь уже находился и штаб Южного фронта. И Каганович на правах члена Военного Совета решил самолично осмотреть промыслы. Ни одна скважина уже не работала; значительная часть наземного оборудования — компрессоры, станки-качалки, электромеханизмы — всё было уже демонтировано и вывезено, а здания взорваны.