Николай Байбаков - От Сталина до Ельцина

Проблема горючего являлась для Германии действительно важнейшей. К началу войны немцы производили лишь около 8-9 миллионов тонн бензина и дизельного топлива, в основном из угля, методом гидрогенизации его под высоким давлением. Своей нефти они практически не имели, в какой-то мере потребность в горючем восполнялась нефтью из союзной ей Румынии, но и её не хватало. Вот почему нацисты возлагали большие надежды на захват кавказских нефтепромыслов.

Ещё 3 июля 1941 года начальник генштаба сухопутных войск Гальдер записал в своём дневнике выступление Гитлера перед генералитетом вермахта: «Пришло время заглянуть вперёд. Речь идёт об открывшейся возможности завладеть Донбассом и Кавказским нефтяным районом. Для операции на Кавказе потребуются крупные силы, но за нефть следует заплатить любую цену. Тем более что захват Кавказа позволяет оккупировать Иран, оседлать перевалы на ирано-иракской границе».

Итак, гитлеровцы начинали беспрецедентную в истории войн кампанию, имеющую планетарные военно-экономические цели. Ставка была велика. 1 июля 1942 года на совещании штабов группы армий «Юг» Гитлер снова заявил: «Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен покончить с этой войной». При всей истеричности этого выкрика виден в нём глубокий страх, рождённый чувством реальности.

В один из тех жарких июльских дней меня вызвал в Кремль Сталин. Неторопливо пожал мне руку, взглянул на меня спокойно и просто негромким, вполне будничным голосом проговорил:

— Товарищ Байбаков, Гитлер рвётся на Кавказ. Он объявил, что если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну. Нужно сделать всё, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам.

И чуть-чуть ужесточив голос, Сталин добавил:

— Имейте в виду, если Вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы Вас расстреляем.

Я до сих пор помню этот голос, хоть и спокойный, но требовательный, спрашивающий, его глуховатый тембр, твёрдый кавказский акцент.

Сталин не спеша прошёлся туда-сюда вдоль стола и после некоторой паузы снова добавил:

— Но если Вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит, и мы останемся без горючего, мы Вас тоже расстреляем.

Тогда, когда почти снова повторилось лето 1941 года, очевидно, иначе и нельзя было говорить. Я молчал, думал и, набравшись духу, тихо сказал:

— Но Вы мне не оставляете выбора, товарищ Сталин.

Сталин остановился возле меня, медленно поднял руку и слегка постучал по виску:

— Здесь выбор, товарищ Байбаков. Летите. И с Будённым думайте, решайте вопрос на месте.

Вот так, с таким высоким отеческим напутствием я был назначен уполномоченным ГКО по уничтожению нефтяных скважин и нефтеперерабатывающих предприятий в Кавказском регионе, а если потребуется, и в Баку.

Разумеется, мне и в голову не могло прийти обидеться, осудить за жёсткость, не оставлявшую никакого выбора, сталинских условий, тем более воспринимать их как некую жестокость. Ведь речь шла о высокой военной ответственности, о слишком тяжёлой цене возможной ошибки. Военное время сурово, потому что решается судьба страны, народа. Как же не отвечать своей головой за ответственное дело? Нет, нужно не колеблясь класть жизнь на алтарь спасения Родины.

Так я рассуждал, постепенно приходя в себя от огромного впечатления от встречи и разговора со Сталиным, и не только от слов, но и от всего облика человека в сапогах, с неизменной то и дело гаснущей трубкой в руке.

На другой день в Государственном Комитете Обороны состоялся разговор о срочном создании группы специалистов для проведения особых работ на промыслах Северного Кавказа. И здесь, в ГКО, и затем почти всюду на промыслах люди, отдавшие им все свои лучшие годы, задавали мне тревожно один и тот же мучительный вопрос:

— А нельзя ли сделать иначе? Изобрести секрет, чтобы немцы, в случае захвата ими промыслов, не смогли быстро наладить добычу нефти, а мы, вернувшись назад, могли бы быстро их восстановить?

Хотя люди страстно хотели услышать нужный им ответ, я хорошо понимал, что сеять напрасные надежды, говорить неправду никак нельзя.

— Таких способов нет, — решительно отвечал им я. — И выход у нас только один: если враг приблизится к промыслам, то демонтируем и отправим на восток страны всё ценное оборудование. Малодебитные скважины выведем немедленно, но особо богатые будем использовать до последней, критической минуты, а при самых крайних обстоятельствах промыслы уничтожим.

В ГКО согласились с этим моим подходом. Быстро была создана группа для особых работ, куда вошли опытные инженеры-нефтяники (Н. Тимофеев, Ю. Боксерман и др.), а также специалисты взрывного дела из Наркомата внутренних дел.

Специальным самолётом наша группа вылетела срочно в Краснодар. Рейс пролегал через Куйбышев, так как по обычной, прямой трассе добираться было уже опасно.

Мы прилетели в Краснодар жарким июльским днём. Здесь ничто не напоминало о войне: на улицах спокойно ходят люди, всюду цветы, молодая листва блестит на солнце; небо ясное, безоблачное — без чужих самолётов. Так тихо и мирно, что в сердце невольно закрадываются сомнения, не слишком ли рано прилетели мы сюда с такой мрачной миссией.

Но эти сомнения быстро рассеялись. Когда в тот же день на заседании бюро крайкома партии я сообщил о решении ГКО, то по взглядам, осунувшимся, напряжённым лицам присутствующих тотчас понял: их не первый день мучает мысль о необходимости своими руками разрушить то, во что вложено столько сил, надежд, мечтаний и самой души. Люди давно уже здесь не радовались цветам, тишине и мирному покою, зная, что фронт неумолимо приближается.

Заседание закончилось поздно, и члены группы для особых работ разъехались по нефтяным районам, оставив в Краснодаре штаб, имеющий связь в любое время суток с командованием Южного фронта и руководством промыслов. На промыслах края мы разрабатывали технологию вывода из строя и методы долговременной консервации скважин. Работали напряжённо, не зная ни отдыха, ни сна, ни передыха, не давая покоя ни себе, ни другим.

Мы знали, что имеется зарубежный опыт ликвидации нефтяных промыслов в аналогичной обстановке. На острове Борнео, перед оккупацией его японцами в 1941 году, промыслы уничтожались так: взрывали вышки, ёмкости, а скважины забрасывали металлом вместе с цементом в бумажных мешках. По всей видимости, англичане рассчитывали, что мешки при падении разорвутся и цемент, смешавшись с водой и железным ломом, затвердеет и превратится в железобетон.

Меркулов, заместитель Берии, привёз к нам в Краснодар тех самых английских специалистов, которые уничтожали этим способом скважины на Борнео. Привёз, так сказать, для передачи важного опыта. Англичане уверяли, что на Северном Кавказе законсервированные по их методу скважины невозможно будет восстановить и, чтобы возродить нефтедобычу, нужно будет заново бурить рядом с уничтоженными другие скважины.