Николай Байбаков - От Сталина до Ельцина

И я, как уже писал, был на волосок от ареста.

С Лаврентием Берией под его неусыпным оком мне по роду моей деятельности пришлось долгие годы работать — как с первым заместителем Председателя Совнаркома (а позже — Совета Министров), он курировал ряд важнейших отраслей народного хозяйства, в том числе и топливную промышленность (был председателем Бюро по топливу). Вызывал он меня в Кремль или на Лубянку часто... Звонил всегда внезапно, редко здоровался и начинал разговор по обыкновению отрывистым вопросом: «Как дела, Байбаков?» (слово «товарищ» в таких разговорах не употреблял). Произнося мою фамилию, ставил, как и Сталин, ударение на втором слоге. Слушал меня внимательно, не перебивая, хотя потом вопросы задавал резко, порой крикливо и даже грубо, прибегая и к крепким выражениям, — это было в его стиле общения с теми, кто был в той или иной мере ему подчинён и от него зависим. Он как бы постоянно напоминал об этой зависимости и о том, кто он.

Характерен случай, памятный мне ещё с довоенных лет. Заболев ангиной, с температурой под сорок, я лежал дома в постели. Вдруг по «вертушке» позвонили. Трубку сняла моя жена, Клавдия Андреевна, озабоченная и расстроенная моей болезнью. Там кто-то отрывисто сквозь зубы назвался, но супруга моя не расслышала и сказала: «Кто это? Повторите».

— Дура, Берия говорит! — раздался в трубке разъярённый голос Лаврентия Берии. — Мне нужен Байбаков. Пусть подойдёт.

— Он болен, простудился, лежит с высокой температурой, — замялась Клавдия Андреевна.

Берия в том же резком, раздражённом тоне ответил, что каждый дурак может простудиться — нужно носить галоши (из всех членов Политбюро в то время, насколько помню, галоши носили только Берия и Суслов). Когда я с трудом поднялся и взял трубку, Берия, не справляясь о моем здоровье, категорически приказал вылететь вместе с наркомом внутренних дел Кругловым в Уфу, где на нефтеперерабатывающем заводе произошла серьёзная авария. И уже через несколько часов, так и не сбив высокую температуру, я очутился в Уфе.

Конечно же, было обидно до слез. Ну ладно, со мной можно поступать и так, я мужчина. Но зачем оскорблять жену, женщину, она-то здесь при чём и какая её вина? Вот знал бы об этом Сталин... И не только мне приходила в голову такая мысль, что Сталин многого не знает о поведении и методах работы Берии. Но как-то все забывали свои обиды, примирялись с грубостью, — одни считали это простотой, другие, как я прощали, относя это к издержкам характера Берии, а иные оправдывали сами же: ведь, мол, за дело болеет Лаврентий Павлович, ночей не спит, сжигает свои нервы, — здесь легко и сорваться, так чего же щадить наши...

Властными полномочиями Берия обладал огромными. И до сих пор толком не разобрались в явлении, которое носит имя «бериевщина». Один из историков нашего времени однажды заметил: «О Берии написано и много, и почти ничего». Сын Берии — Серго замечает в своей книге «Мой отец — Лаврентий Берия»: «В сокрытии государственной тайны бывшего СССР явно заинтересованы и сегодня определённые политические круги в России. Достаточно вспомнить, что так называемое «Дело Л.П. Берии» до сих пор засекречено. К чему бы это?». И действительно, к чему: государства нет, а тайны остаются. Пока не раскроются архивы, запечатанные ещё Хрущевым, мы не будем знать всей правды.

Чем Берия заслужил особое, полное доверие Сталина? Волкогоновского толка вымыслы и о каком-то тайном родстве натур, национально окрашенном, о том, что Берия умел Сталина обольщать, играть на потайных струнах его души, — крайне нелепы и фальшивы. Вполне убеждённо свидетельствую: заслужить доверие Сталина можно было исключительно реальными результатами при выполнении крупных, ответственных, истинно государственных задач, и ничем кроме, никакими царедворскими ухищрениями, ни лестью. А Берия был способен достигать важных для государства результатов.

Известен такой, почти анекдотический в высокой государственной практике случай. По решению Политбюро предстояло разделить Наркомат угольной промышленности, которым руководил В.В. Вахрушев, на два наркомата: один — для западных районов страны, другой — для восточных. Руководить первым оставался Вахрушев, а второй должен был возглавить Онико. Разделение предстояло очень сложное, сотни возникающих спорных вопросов требовали уйму времени и сил. И вот Берия, которому было поручено всё это дело, предложил наркомам решить все проблемы самим, так сказать, полюбовно. Определил для них твёрдый срок, а когда он истёк, вызвал к себе обоих. Первым спросил о результатах Вахрушева. Тот ответил, что доволен, раздел произведён справедливо. Но Онико был настроен иначе, считая, что Вахрушев перетянул к себе лучшие кадры, забрал лучшие санатории (в западных-то, восстанавливаемых районах!) и т.д.

— Ясно, — сказал, загадочно глядя на них, Берия, — один недоволен. Тогда сделаем так: вы поменяетесь местами, Вахрушев будет наркомом восточных районов, а Онико — западных.

Не успели опешившие наркомы прийти в себя, как он закрыл на том совещание.

В требовательности к подчинённым Берия отличался мёртвой хваткой, не допуская никаких просьб «войти в положение, в обстоятельства», — так что часто шла на пользу дела его грозная, беспощадная властность, но, думаю, ещё чаще она выходила за тот предел, когда страх перед нею сковывал людей, травмировал души. Страх навевался не только Берией как личностью, но и его карательным постом. Это тоже нужно учитывать в понимании бериевщины как явления, во многом обусловленного историческими обстоятельствами страны, живущей во враждебном окружении. Как бы то ни было, в руководстве страны, да и в более широких партийно-государственных кругах, сложилось и было твёрдым убеждение, что успех любого дела обеспечен, если оно возглавляется Берией. И Сталин видел его несомненные способности и его успехи. Высоко ценил. А эти успехи были настолько важны и самодовлеющи, что Сталин, может быть, не считал обязательным уяснять, какими методами и средствами они достигнуты, какие человеческие драмы за ними стоят. Следует учесть, что основным каналом такой информации являлись органы внутренних дел, целиком подчинённые Берии.

Размышления обо всём этом приводят к одному из «вечных вопросов», ответ на который, казалось бы, ясен давно: благородная цель должна достигаться только подобными средствами. Но не так проста была данная истина в своём историческом применении, когда сама жизнь ставила перед нами жёсткие дилеммы: сумеем ли мы в короткие сроки индустриализовать страну или останемся безоружными перед неизбежной смертельной схваткой с фашизмом; победим ли в грядущей войне или погибнем; добьёмся ли военного паритета с США и остальным западным миром или подвергнемся смертельному удару в атомной войне, — они раздавят нас.