Василий Немирович-Данченко - Кавказские богатыри: очерки жизни и войны в Дагестане — Немирович-Данченко В.И.

Молодой человек низко опустил на лоб край башлыка и поотстал, давая дорогу Селиму и Сулейману впереди. Сам он, как слуга, ехал за ними… Вдали на площади джамаата вдруг вспыхнул огонь.

— Что это? — остановился князь.

Действительно, под красным блеском факела виден был всадник, державший его и спускавшийся вниз.

Кабардинец быстро обернулся.

— Джансеид, отстань подальше… Ты приедешь, когда я уже буду в кунацкой.

А сам ещё раз сильно ударил коня нагайкой и вынесся вперёд.

— С добром ли приезд твой?.. — по адату спросил его младший брат Хаджи.

— С миром и благословением.

— Да услышит тебя Аллах! — и у порога сакли мальчик быстро соскочил с седла, чтобы поддержать стремя Хатхуа.

Князь в сопровождении Селима и Сулеймана вошёл в кунацкую.

Их под руки, как следовало, повели и посадили на тахту, в подушки. Приличие требовало, чтобы они и не подымались с них всё время, пока будут оставаться здесь. Из женской половины слышалась суматоха. Кто-то раздувал огонь, жалобно блеял барашек, которого тащили под нож, чтобы угостить свежим шашлыком дорогого и почётного гостя… Чей-то крикливый голос требовал проса и рису и наказывал принести «бузы» — этого отвара из солоду — для Хатхуа и сопровождавших его.

— Это твоя мать? — спросил князь.

— Да, — тихо проговорил мальчик, стоя у порога.

— Подойди и сядь.

— Не смею… Я ещё мал…

— Я тебе говорю — садись.

— Мне от брата достанется… Позволь мне остаться здесь у порога.

— Благополучно ли всё у вас?.. Как ваши стада и табуны?

— Благодарение Аллаху!

— Нет ли волков около? Хорошо ли вашим отарам?

— Волков мы бьём, у нас есть собаки — любого волка изорвут!

— Каков был урожай?

Истощив перечень городских вопросов, князь погрузился в безмолвие… потом, точно что-то вспомнив, он поспешно обернулся к мальчику.

— Когда твой брат хотел быть сюда?

— Мы уже послали за ним… Месяц не зайдёт за минарет, как он здесь будет.

— Напрасно тревожили его…

— Нельзя, — он хозяин, — ему неприлично пропустить таких гостей.

Нарочно проснувшиеся по столь торжественному случаю, как приезд кабардинского князя к Хаджи Ибраиму, чарахдагцы один за другим входили в кунацкую и садились на корточки у порога, во все глаза глядя на знаменитого джигита, но не смея предлагать ему вопросов. В тишине, царившей здесь, вдруг послышался стук копыт. Хатхуа сообразил, что это Джансеид и, когда мальчик хотел выскочить, резко приказал ему:

— Останься… Это мой раб… Он подождёт во дворе и там проспит. Когда мы кончим есть, вы ему дадите что-нибудь, хинкалу что ли… С него и это хорошо. Кто опаздывает, тот всегда теряет.

Сидевшие сообразили, что князь недоволен почему-то рабом и хочет наказать его, а потому и не трогались с места.

Джансеид завёл коня в угол, куда не падал свет месяца, и сел на камень, ожидая сигнала из сакли.

Не прошло и несколько минут, как из женской половины через двор прошло несколько женщин; с бьющимся сердцем Джансеид различил позади медленно и важно шедшую, опираясь на посох, мать Хаджи Ибраима. Впереди была его жена с шампурами [19] , с которых дымился шашлык. За нею служанки несли подносы с просом и рисом, чашки с хинкалом и соусами, сильно приправленными чесноком. Позади какая-то рабыня тащила целую гору чуреков.

Женщины взошли в саклю. Старуха остановилась у порога и, заметив что-то в темноте двора, крикнула туда:

— Кто там стоит? Чего ты не идёшь в кунацкую? Не покрывай стыдом кровлю нашего дома! Скажут, что мы оставили гостя на улице и не накормили его.

Но к счастью Джансеида, из сакли вышел младший сын и прошептал матери:

— Оставь его женщина. Это раб князя Хатхуа, и тот не доволен им, потому и приказал ему остаться на дворе.

Старуха покачала головой.

— Молод ещё князь. Не знает старого аварского адата: вина слуги прощается, если господин вступает под кров гостеприимного друга. Ну, да я ему скажу сейчас. Не бойся! — крикнула она в темноту. — Тебя накормят так, как будто бы ты сам был князем.

Удивлённая молчанием Джансеида, старуха получила о нём совсем нелестное мнение. «Верно, стоит немилости своего господина!» — подумала она и вошла в кунацкую как раз в тот момент, когда, расставив перед гостями блюда с едой, её сноха и служанки столпились перед дверями, чтобы выйти в них.

Старуха медленно переступила через порог.

Князь встал и низко поклонился, не сходя с тахты.

— Да благословит Аллах путь твой!

Тот поклонился ещё ниже.

— Слышали, что вы подняли газават. Да поможет вам Магомет и все силы сил! Да сокрушит он врага и да даст вам победу, чтобы нашим певцам было о чём запеть новые былины. Давно их не складывали они, я уже думала, что вместо кинжалов, наши молодцы веретена возьмут… Слава Аллаху! — не перевелись ещё богатыри в горах.

Князь стоял, не говоря ни слова.

— Ты хотел мне передать что-то от матери. Я её помню, она из знатного аварского рода. Что ж ты молчишь, сын мой?

— Мать! Я имею к тебе тайное дело. Подойди ближе, мне нельзя кричать на всю саклю.

Старуха удивилась и подошла.

— Ещё ближе.

Селим и Сулейман, незаметно для неё, стали между нею и присутствовавшими.

— Ну, вот я… Чего тебе надо?

И не успели ещё вскочить чарахдагды, как князь, с криком: «Джансеид!» схватил старуху за плечи и сжал её стальными руками так, что она не могла шевельнуться… Как вихрь, со двора, с кинжалом в руке ворвался в саклю молодой человек, Селим и Сулейман расступились, пропустив его, и опять заслонили от чарахдагцев.

— Джансеид, враг… кровный враг!.. — крикнула старуха.

И не успела ещё она опамятоваться, как тот тихо проговорил:

— Мать, прости нас!

Он отвёл её руки, взрезал кинжалом её платье и припал губами к её шее.

Как только случилось это, Селим и Сулейман вложили шашки в ножны и отступили. Князь спокойно сел на тахту. Теперь личность Джансеида была священна в этой сакле.

Исполнив обряд, молодой человек, опустив глаза вниз, скромно отступил в угол.

Старуха, шатаясь, упала на тахту и закрыла глаза. Она тихо плакала, вспоминая убитого сына. Всё её тело вздрагивало. Присутствовавшие, по обычаю, молчали. Благоговейная тишина, такая тишина, что дыхание людей здесь было слышно, всех точно давила. Князь давал выплакаться старухе. Он понимал, что та переживает в эти минуты страшное горе. Смерть её сына останется не отмщённой.

— Аллах, Аллах! где твоя правда?

Опять смолкла старуха. В это время счёл возможным вступиться один из почётнейших чарахдагцев.

— Зейнал, канлы тянется у вас уже три поколения. Немало доброй крови пролилось из-за него.

— Джансеид, — заметил другой, — хороший, славный джигит. Тебе он будет верным, преданным сыном.