Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

Украинский поэт Максим Рыльский напечатал стихи:

Откликнулся на взятие Курска и Харькова Алексей Толстой. Любопытно, как Алексей Николаевич оценил весь ход Курской битвы. Это не оперативный разбор сражения, а писательские раздумья, и написаны они, я бы сказал, вольным стилем. Приведу несколько строк:

«Военные и штатские, фронт и тыл с затаенным волнением ждали немецкого летнего наступления… С волнением, думается мне, и немцы ожидали своего наступления. Начальство, конечно, говорило: «Еще одно усилие, и Красная Армия будет побеждена» и прочее, что в таких случаях у них полагается. Но каждый немец понимал, что это — последний крупный ход в игре.

Нельзя считать, что немецкая армия стала уж так слаба к своему третьему летнему наступлению. Нет, она ненамного стала слабее… У них были приготовлены новинки, разные «фердинанды», «тигры», модернизированные истребители и другая пакость… Итак, произошла проверка на деле. Бешеный натиск решающего всю судьбу войны немецкого наступления был подобен удару кулаком о каменную стену. Немезида, по-русски — судьба, сложила из трех пальцев дулю Гитлеру под самый нос: «Выкуси-ка!» Немцам пришлось перейти к обороне, затем — без передышки — к отступлению… контратакуя, контратакуя, контратакуя, потерять Харьков. Черт возьми!»

И — небольшой экскурс в историю: «Когда-то, в давние времена, русские были непобедимы в осаде. Величественные примеры тому: осада Стефаном Багорием Пскова, окончившаяся для поляков конфузней, и осада в Смутное время поляками Троице-Сергиевской лавры, также окончившаяся для врагов наших конфузней. Нынче в осаду хочет сесть немец, а мы не даем ему уцепиться за землю (мертвым — пожалуйста, цепляйся)…»

И в заключение: «В основе всего этого прежде всего лежат русский талант, русская отвага и разбуженная русская ярость. Горд и храбр русский человек. Слава ему. Слава освободителю Харькова».

Публикуются материалы разных жанров. Прежде всего — обзорная, оперативного характера, статья полковника В. Костылева «Ликвидация Белгородско-Харьковского плацдарма немцев». Удивительно емкая статья. На столе редактора она лежала уже в день освобождения Харькова — 23 августа, и опубликовали ее на второй день, то есть в том же номере газеты, где был напечатан приказ об освобождении Харькова.

В этом же номере корреспонденция Бориса Галина «Перед штурмом» и очерк Евгения Габриловича и Зигмунда Абрамова «Вчера в Харькове». Всего не перескажешь. Приведу из каждого материала хотя бы по эпизоду, быть может не главному, но читателю неизвестному и также свидетельствующему о накале борьбы. Галин рассказывает такую историю:

«93-я дивизия нависла над противником с северо-восточной стороны… Полки вплотную подошли к стенам Харькова. Они готовились к решающему штурму. Впереди других полков дрался со своими подразделениями майор Рудик. По силе напора, стойкости и смелости можно было сразу узнать: здесь дерутся гвардейцы Рудика. Его подразделения врубались в боевые порядки немцев, таранили их, расчищая дорогу всей 93-й дивизии. В один из напряженных моментов боя связь с полком была потеряна. Над ним нависла угроза окружения. До шести утра Рудик не давал о себе знать. В штабе дивизии встревожились: где Рудик, где эта беспокойная душа? К рассвету Рудик вырвался из немецкого кольца и совершил шестикилометровый бросок к предместью города. «Я здесь, — радировал он. — Все в порядке, занимаю квартиры в 363-м квартале».

Из очерка Габриловича и Абрамова:

«Проспект Сталина. На углу на перекрестке встречаем первого харьковского милиционера. За плечами у него винтовка. Милиционер Михаил Сербин — коренной харьковский житель. Он стоял на этом же перекрестке много лет и сегодня утром вместе с войсками вошел в город и занял свой пост. Сегодня ему приходится выполнять несколько необычную для милиционера работу. Правда, он с той же педантичностью регулирует уличное движение, как и в мирное время. Но на этот раз это уличное движение носит несколько необычный характер. Мимо него проходят артиллерия, тягачи, отряды минометчиков…»

На второй и третий день — в газете корреспонденции, очерки, посвященные дивизиям, получившим названия Харьковских, статья Ильи Эренбурга о том, что делается по ту сторону фронта, в самой Германии. Убийственной критике он подверг гитлеровскую пропаганду. Писатель приводит, например, такое сообщение геббельсовской печати: «Не подвергаясь нажиму противника, германские войска планомерно эвакуировали Харьков. Город не представляет собой никакой ценности». И комментарии писателя:

«Битые фрицы еще охорашиваются. Они пытаются выдать свое поражение за прогулку: им, дескать, надоело жить в Харькове, они решили прокатиться на запад. Их выбили из Харькова, а они кричат: «Харьков не представляет для нас никакой ценности». Еще недавно они писали: «Харьков — ключ к Украине». Еще недавно они говорили об «исключительной ценности Харькова». Они потеряли слишком много. Поэтому они вопят: «Мы ничего не потеряли». Я не сомневаюсь, что, когда их вышибут из Украины, последний захудалый фриц, добежав с высунутым языком до Берлина, завопит: «Я ушел по доброй воле и только потому, что Украина не представляет никакой ценности».

Полгода тому назад, 16 марта, когда немцам удалось вновь захватить город, Эренбург напечатал в нашей газете статью «Харьков». Он писал, что нелегко нам было отдать город. «Мы знаем также: каковы бы ни были горести дня — мы должны победить, мы победим!» И вот пришла победа.

И закончил он статью такими несвойственными ему патетическими фразами: «Мы вышли в путь. Да будет услышан крылатый шаг Красной Армии всем миром! Да потрясет он врагов! Да вдохновит он друзей!»

Со взятием 23 августа Харькова завершилась почти полуторамесячная Курская битва. Она дала право назвать ее решающей битвой, а сорок третий год — решающим в Отечественной войне.

Далее — путь на запад. К Днепру. Однако в форсировании Днепра мне пришлось принять участие уже не как редактору.

В последний день июля сорок третьего года я в последний раз подписал полосы «Красной звезды». Что же случилось? Предоставляю слово Константину Симонову. Он записал в своем дневнике: