Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

«В «Красной звезде» неожиданно, во всяком случае для нас, военных корреспондентов, сменился редактор. Я был в тот день в Москве и, хотя прошло много лет, хорошо помню, как я узнал об этом.

Я сидел и дописывал последние главы «Дней и ночей», когда вдруг поздним утром мне позвонил Ортенберг и сказал, чтобы я сейчас же приехал к нему в редакцию. Я приехал и увидел, что он как-то странно не занят никаким делом. Просто ходит взад и вперед по кабинету в генеральской форме, а не в той синей редакционной спецовке, которую обычно надевал поверх формы, когда работал.

— Вызвал тебя проститься, — сказал он. — Уезжаю на фронт. Сегодня сдам дела новому редактору и уеду.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего особенного, — сказал Ортенберг и объяснил, что его вызвал к себе Щербаков и, напомнив ему, как он несколько раз во время предыдущих столкновений заявлял, что в любую минуту готов уехать на любую должность в действующую армию, сказал, что его желание теперь может быть удовлетворено. Редактором «Красной звезды» назначен генерал Таленский, а он, Ортенберг, сможет отправиться в действующую армию.

После этого Щербаков спросил его, на какую должность он хотел бы оказаться назначенным.

Ортенберг назвал должность замполита дивизии.

Щербаков возразил, что на эту должность генералов не назначают. А Ортенберг не без юмора ответил что-то вроде того, что не его вина, если он, работая в «Красной звезде», успел стать генералом.

Дело кончилось тем, что Ортенберг был послан на фронт начальником политотдела армии.

Он рассказал мне это довольно веселым тоном. Я, конечно, понимал, что ему до зарезу жаль расставаться с «Красной звездой», но понимал и другое: он не из тех, кто бросается словами. В свое время он говорил про готовность ехать в действующую армию, подчеркивая этим, что за кресло редактора «Красной звезды» не держится, а теперь скорбеть о случившемся считал ниже своего достоинства.

Я было заговорил: как же так — газета без него, а он без газеты? Но он сразу же пресек:

— Речь не обо мне. Я уже не здесь, не в газете. А о тебе. Теперь тебе будет, наверное, легче, чем при мне, того, что требовал я могут и не потребовать. Но я бы не хотел, чтобы ты испортился, стал работать хуже.

Он сказал это с дружеской резкостью, на которую не обижаются, и, подойдя к письменному столу, открыл один, потом другой ящик и захлопнул их.

Только тут я заметил, что, кроме нескольких, одна на другой, папок ни посреди стола, ни на редакторской конторке уже ничего не было. Хоть шаром покати.

Мы обнялись и простились, чтобы увидеться в следующий раз только весной 44-го года».

Все было именно так. Тем не менее хочется добавить кое-что от себя.

30 июля по вызову А. С. Щербакова я явился в ЦК партии. (В помещении Главпура Александр Сергеевич почти не появлялся.) Щербаков встал из-за стола, подошел ко мне и объявил:

— ЦК решил назначить редактором «Красной звезды» Таленского. Каково ваше мнение о нем?

Странный вопрос! Что могло значить мое мнение о Таленском, если он уже назначен редактором «Красной звезды»? Ответил, однако, не кривя душой: «Вполне подходящая кандидатура». Затем пошел разговор о моем назначении, который воспроизвел Симонов. Под конец Александр Сергеевич спросил меня:

— Должность начальника политотдела армии вас устраивает?

— Вполне, — ответил я.

— Хорошо, доложу Сталину, — сказал он. — Решение сообщу дня через два.

Однако, перед тем как уйти, я спросил Щербакова:

— Александр Сергеевич, если меня спросит коллектив, партийная организация, по каким мотивам я освобожден от работы в газете, что им ответить?

Щербаков взял со стола и зачитал мне текст постановления ЦК: «Назначить Н. А. Таленского ответственным редактором «Красной звезды», освободив от этой должности Д. И. Ортенберга».

— Вот так и скажите… Без мотивировки…

Да, невыполнимую задачу поставил секретарь ЦК передо мной!..

Через два дня Щербаков позвонил мне по телефону домой и, как бы извиняясь, сказал, что разговор со Сталиным пока не состоялся, придется обождать. И тут же добавил:

— А может, вы пойдете редактором «Правды» по военному отделу?

— Нет, Александр Сергеевич, только на фронт…

Через день он вызвал меня и сообщил, что я назначен начальником политотдела 6-й армии Юго-Западного фронта. Пожелал мне успеха и попросил:

— Пишите мне, свежему человеку лучше видно…

По сравнению с прошлыми днями и месяцами он был мягок, можно сказать, даже любезен. Вероятно, допускал, что я могу сунуться с письмом к Сталину, как это случалось ранее. И кто знает, чем это обернется. Бывало ведь не раз, что при резком расхождении мнений у меня, редактора военной газеты, и начальника Главпура поддержку получал я, а не Щербаков. Повторения подобной ситуации Александр Сергеевич, видимо, не желал. Но жаловаться Сталину, просить, чтобы меня оставили на прежней должности? Плохо знал Щербаков своих подчиненных, если так думал.

Словом, я отправился в 6-ю армию, успел к форсированию Днепра. Но вот какая тогда произошла история: после форсирования Днепра эту армию расформировали и я снова очутился в Москве, у Щербакова. Срочно начались поиски для меня другой армии. Но вакансий начпоарма не было. И тогда последовало распоряжение: освободить эту должность в 38-й армии генерала К. С. Москаленко. С этой армией я и прошел весь ее последующий боевой путь до самой Праги. Чем горжусь и благодарен судьбе…

В жизни все диалектично. Симонов верно угадал, что мне было «до зарезу жаль расставаться с «Красной звездой», с редакционным коллективом, с которым я не только сработался, но и подружился в самые грозные, самые тяжелые дни войны. Но было у меня и нечто другое, о чем я впервые сказал сам при встрече в новом моем качестве с командующим нашим фронтом И. С. Коневым. Произошло это уже в Карпатах. Маршал появился на КП 38-й армии несколько неожиданно. Все, кто находился там, в тот момент встали «во фрунт». Я в том числе. А Иван Степанович, отнюдь не склонный к фамильярности, вдруг обратился ко мне по-свойски. Махнул рукой, ладно, мол, не надо козырять, и сказал:

— Вот ведь где встретились. Будем, значит, вместе служить в частях командира Конева?

— Не такие уж плохие были эти части, Иван Степанович, — ответил я в тон ему и добавил: — Мы бы их не хвалили в газете.

— Верно…

Командующий армией генерал Москаленко и все остальные с удивлением посматривали на нас, не понимая, что сей диалог означает.

Для пояснения я вынужден здесь кратко повторить то, что пространно рассказал уже в другой моей книге.

В августе сорок первого года 19-я армия, которой тогда командовал Конев, вела успешное наступление на Западном фронте. Я побывал в этой армии, потом посылал туда наших спецкоров, в том числе и Михаила Шолохова. Это очень льстило Коневу. Каждый день в газете появлялся репортаж о боевых действиях армии. Но вот вместо сообщения, что наступают войска генерал-лейтенанта Конева, писали «части командира Конева». Цензурные ограничения не позволяли нам назвать 19-ю армию и даже употребить слово «соединения». И вдруг мне позвонил Сталин и без всяких объяснений сказал: «Перестаньте писать о Коневе». Пришлось вымарывать имя командарма из репортажей и даже очерка Шолохова, за что Иван Степанович, и без того недовольный нашими цензурными ухищрениями, совсем обиделся.