Давид Ортенберг - Сорок третий. Рассказ-хроника.

«Еще до рассвета наши бойцы в трех направлениях внезапно атаковали врага. Первой ворвалась в кольцеобразный ров правофланговая группа под командованием лейтенанта Жамышкова. Она достигла противника без единого выстрела… Атакующие завязали рукопашную схватку… Немцы открыли сильный фланговый и перекрестный огонь… Ударила наша артиллерия… Под ее прикрытием на врага обрушились новые отряды атакующих… С рассвета начались сильные контратаки противника… Окопы и дзоты переходили из рук в руки. Рукопашный бой шел за каждый квадратный метр земли. К вечерним сумеркам контратаки противника стали ослабевать. Всю ночь продолжалась яростная перестрелка, но к утру она смолкла. Наши бойцы, значительно продвинувшись вперед, перевалили через гребень Мамаева кургана и закрепились на новых рубежах… Сейчас в этом районе грохочут наши орудия, разбивая одно за другим вражеские укрепления…»

Бой за Мамаев курган продолжается…

На Северном Кавказе уже много месяцев работает наш специальный корреспондент писатель Петр Павленко. Мы подружились с ним еще на войне с белофиннами, вместе работали во фронтовой газете. Уже тогда мне было видно, что он не пышет здоровьем. Худой, с больными легкими, всегда покашливающий, он, однако, стоически выдерживал все невзгоды войны. Мы и отправили его на Юг подлечиться в теплых краях. Но отлеживаться он не хотел, курсировал по городам и станицам, селам и аулам между поездками в боевые части и присылал нам свои «тыловые» очерки.

Сегодня получили его очерк «Газават» — о том, как ингуши и чеченцы подымались на войну с немецко-фашистскими захватчиками. Когда война подошла к этим краям, посланцы из многих селений приехали в село Базоркино за советом к трем уважаемым старцам ингушского народа Гази-Мулле, Товси-Мулле и Мочко. В годы гражданской войны, когда большевики во главе с Серго Орджоникидзе защищали Владикавказ, они встали в строй наших бойцов. Сейчас же трое друзей вели широкую агитацию за газават против гитлеровцев. Собрав в Базоркино до восьмисот представителей сел и аулов, они держали перед ними речь. Вот что записал Петр Андреевич:

«От имени троих Гази-Мулла прочел народу стих из Корана, на основании которого они вводят газават…

Если небо обрушится на нас, — говорили они, — если земля начнет проваливаться под ногами, если теснины гор сомкнутся вокруг нас, и тогда мы скажем, что нет пути отступления. Забудем кровные распри. Нет для нас другого врага, кроме пришедшего разорять наш очаг, глумиться над стариками и обесчестить женщин…

Толпа заволновалась. Раздались крики:

К оружию! Газават! Выйдем все до единого!

Но Гази-Мулла не захотел признать эти крики равными клятве:

Не надо никаких слов сейчас, когда нас много. Подумайте, — сказал он, — потом по одному приходите ко мне и дайте каждый личную клятву крови…

С той поры у него нет времени «и для молитвы, ни для сна. С утра до ночи осаждают люди, желающие стать мстителями за общие обиды, он принимает их клятвы и благословляет оружие:

— Не вынимай его без нужды.

— Не вкладывай со стыдом.

И движение начинает захватывать селение за селением…»

Но прошло полтора года, и мы узнаем, что чеченцы и ингуши гнусным приказом Сталина выселены в далекие края якобы за… службу у немцев. Целые народы!

Позже, когда Павленко узнал об этом злодеянии Сталина и его подручных, себе места не находил. Он своими глазами видел патриотизм народов республики, мужество, проявленное в бою его сынами. И только смог сказать:

Я же был там, я их видел, я их знал…

7 января.Сегодняшний номер газеты почти весь занят официальным материалом, но материалом особым.

Несколько дней тому назад мне позвонил начальник тыла Красной Армии, заместитель наркома обороны генерал А. В. Хрулев и таинственным голосом сказал:

Загляни ко мне, кое-что покажу…

Я всегда был рад звонку Андрея Васильевича. Удивительно сложилась биография этого человека. Должность у него была интендантская, а биография совсем не интендантская. Член партии с 1918 года, в гражданскую войну был начальником политотдела, военкомом кавалерийской дивизии. После войны получил академическое образование политсостава и снова служил военкомом полка, дивизии, возглавлял политуправление военного округа… А потом оказался на хозяйственной работе, и это тоже оказалось его призванием.

Человек неуемной энергии и большого организаторского таланта, он хорошо знал свое дело, но в его решениях всегда присутствовал опыт политработника. Это и мы чувствовали. К газете он относился с большим вниманием, всем, чем мог, помогал. Был он смелым, принципиальным, никогда не терял достоинства. Как-то был я с ним у Сталина. Он не стоял навытяжку перед Сталиным, не гнул спину под его взглядом, не поддакивал все время. Говорил, казалось мне, на равных.

У Константина Симонова есть такая запись беседы с Г. К. Жуковым, сделанная по моей просьбе:

«Однажды полушутя-полусерьезно, обратившись к двум присутствовавшим при нашем разговоре людям, Сталин сказал:

— Что с вами говорить? Вам что ни скажешь, вы все: «Да, товарищ Сталин», «Конечно, товарищ Сталин», «Совершенно правильно, товарищ Сталин», «Вы приняли мудрое решение, товарищ Сталин». Только вот один Жуков спорит со мной…»

А эти «присутствовавшие», которым Сталин дал такую унизительную характеристику, как я узнал, были Маленков и Щербаков. Так вот, к имени Жукова, спорившего иногда со Сталиным, можно было безошибочно присоединить и Хрулева.

Вернусь, однако, к звонку Андрея Васильевича. Размещалось Управление тыла через дорогу от редакции, и я сразу появился у него. В кабинете на длинном столе увидел разложенные в два ряда погоны. «К чему это?» — удивился я. Погоны у моего поколения ассоциировались с царской и белой армиями. В годы гражданской войны была даже такая уничижительная кличка, отражавшая наше отрицательное отношение к ним: «Золотопогонник»!

— Вот будем вводить в армии погоны…

И Хрулев рассказал историю этого нововведения. Еще в начале сорок второго года Сталин вызвал Хрулева и сказал, что надо как-то выделить гвардейские части особой формой одежды. Интенданты быстро подготовили несколько образцов и доставили в Кремль. Там посмотрели и пришли к выводу, что если эту форму станут носить только гвардейцы, то как же будут выглядеть остальные? Решили от особой формы для гвардейцев отказаться, но ввести погоны для всей армии.

Однако вскоре Сталин потерял к ним интерес. Дело тянулось, и конца не видно было. Когда же Хрулев в очередной раз напомнил о них Сталину, тот стал его упрекать: «Почему вы пристаете с этими погонами?» Затем сказал, чтобы ему принесли их образцы. Сразу же взялись за дело художники и мастера. Предложили несколько вариантов: кое-что заимствовали из армейской формы разных стран, кое-что сами смастерили. Принесли Сталину. Он посмотрел и совершенно неожиданно спросил у стоявшего рядом с ним А. М. Василевского: