Евгений Анисимов - Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке

На самом же деле освобождение Соймонова было более прозаично. 8 апреля 1741 г. правительница Анна Леопольдовна подписала указ об освобождении Соймонова из ссылки и возращении ему его оставшихся за продажею деревень. В одной из них ему предстояло жить. Указ в Сибирь повез капрал Тимофей Васильев. Он имел особую инструкцию А.И. Ушакова о препровождении Соймонова в деревню. Васильев нашел Соймонова в сентябре 1741 г. и 2 марта 1742 г. доложил об исполнении указа (217, 96–97). В указе Соймонову позволялось поселиться в его дальней деревне, в селе Васильевском Серпуховского уезда (8–3, 55 об.). Настоящую свободу он получил лишь по именному же указу Елизаветы Петровны от 14 марта 1742 г. Ему частично простили вину и очистили от обвинений. Указом было предписано «прикрыть знаменем и шпагу отдать и о непорицании ево тем наказанием и ссылкою дать ему указ с прочетом». Церемония была проведена 17 марта 1742 г. перед Успенским собором Московского Кремля в присутствии собравшегося народа. Соймонову разрешили жить там, где он захочет, но одновременно сказали, что его, как бывшего преступника, ни в военную, ни в гражданскую службу не примут. Так обычно поступали со всеми помилованными государственными преступниками (217, 97–98; 310, 88).

Но рассказ, записанный Абрамовым, приведен здесь еще и потому, что не всегда освобождение было таким удачным, как в данной истории. В каторжном фольклоре есть сюжет о том, как царский указ о помиловании или опаздывает на «целую жизнь» узника, или не находит несчастного в бескрайних просторах Сибири. Такая легенда известна о фаворите цесаревны Елизаветы Петровны Алексее Шубине, сосланном в Сибирь в 1732 г. императрицей Анной. Офицер с указом о его помиловании, отправленный сразу же после восшествия Елизаветы на престол, долго не мог найти колодника по сибирским острогам и заводам. Дело в том, что Шубин, зная, что его разыскивает гвардеец из Петербурга, и памятуя о судьбе тех, кого извлекали из ссылки, чтобы снова повести в пыточную палату или на эшафот, долго прятался в толпе каторжников и не признавался, кто он такой (549, 146–147).

Можно с большой долей вероятности утверждать, что так это и было. Сохранился указ Елизаветы сибирскому губернатору от 29 ноября 1741 г. об освобождении Шубина и доставке его в Петербург, ко двору. Спустя почта полтора года появился новый указ всем губернаторам и управителям от 23 февраля 1743 г., согласно которому местные власти должны были помогать подпоручику А. Булгакову в поисках Шубина, который «и поныне не явился и где ныне обретается — неизвестно». Булгаков должен был проехать «по тракту до Камчатки, об оном Шубине проведывать» и приложить все усилия, чтобы найти пропавшего среди просторов Сибири ссыльного (654, 150–151). Слухи о том, что узники сибирской каторги и ссылки как бы проваливались в преисподнюю, навсегда исчезали из общества, находят многочисленные подтверждения в документах. Исследователь сибирской ссылки И. Сельский, работая с архивньгми материалами Тобольска, обратил внимание, что Тобольская губернская канцелярия, получив в 1742 г. указ об освобождении Г. Фика, «как распорядительное место, назначавшее места ссылки», не знала, где находится Фик! (655, 13). В приговоре 1759 г. о сосланном в Сибирь изменнике, капитане Ключевском, сказано: «Послать ею в отдаленный Сибирской губернии острог, где велеть содержать ево под крепким караулом вечно, а дабы о нем никому известно не было, то имя и фамилию переменить ему другие» (83, 29) . Сделать это с преступниками, особенно шельмованными, было нетрудно — они и так теряли свою фамилию. Проходили годы, и на запрос Петербурга о судьбе того или иного колодника Тобольская губернская канцелярия отвечала: «По силе оного указу означенной Алексеев послан с протчими колодниками на казенные заводы, и ныне оной жив или умре — о том в Сибирской канцелярии неизвестно, а отпуску ему из Сибири не было» (83, 34). И. Сельский пишет, что, несмотря на строжайшие распоряжения екатерининского генерал-губернатора Вяземского, «в ответах Иркутской губернской канцелярии прямо объяснялось, что не найдены многие ссыльные потому именно, что люди эти были присланы без обозначения их фамилий, а где они находятся и живы ли, о том узнать нет никакой возможности» (655, 10).

Тема, которой посвящена эта книга, не является ни центральной, ни спорной в русской истории, вокруг нее не ломают копья поколения историков. И все-таки эта тема кажется мне очень важной, ибо история политического сыска — составная часть истории России, а сам политический сыск — один из важнейших институтов власти в Российском государстве, ужас целых поколений русских (да и нерусских) людей на протяжении пятисот лет русской истории.

Многое в данной теме осталось для меня неясным. В первую очередь это касается начального этапа развития политического сыска. И хотя я делал довольно часто необходимые экскурсы в предшествующую Петру Великому историческую эпоху, но все-таки наверняка сказать, когда ЭТОначалось, мы не можем. Достаточно точно мы можем лишь утверждать, что в начале XVII в. сыск уже «состоялся», что очень хорошо видно из дела Павла Хмелевского, начатого в 1614 г. Доносы, внезапные аресты, изъятие поличного, дешифровка писем, «роспрос», очные ставки, «розыск» с пытками, традиционные вопросы о сообщниках, краткая резолюция-приговор государя на полях выписки-доклада, конфискация имущества и его распределение между челобитчиками еще до окончания дела, ссылка в Сибирь — все это, характерное для политического сыска XVIII в., уже есть в деле 1614 г. Значит, начало этой системы уходит в XVI век, а возможно, и в более ранний период (257; 141, 168–172).

Что же касается вопроса о масштабах деятельности политического сыска, о числе людей, побывавших в сыскном ведомстве, то точный ответ на него дать трудно. Сводных материалов на сей счет в нашем распоряжении явно недостаточно для окончательных выводов, а сплошная статистическая обработка следственных дел одному человеку не по силам. Поэтому ограничимся некоторыми ориентировочными выкладками. Т.В. Черникова в своей статье о Тайной канцелярии приводит следующие данные об общем числе политических дел, рассмотренных сыскным ведомством почти за весь XVII] в. Они сгруппированы по десятилетиям:

1715–1725 гг. — 992 дела,

1730-е гг. — 1909,

1740-е гг. — 2478,

1750-е гг. — 2413,

1760-е гг. — 1246,

1770-е гг. — 1094,

1780-е гг. — 992,

1790-е гг. — 2861 (773, 157).

Если считать, что по каждому из заведенных в сыске дел «прошло» по одному человеку, то можно утверждать, что за 80 лет в политическом сыске побывало минимум 13 985 человек. Цифры эта кажутся явно заниженными. Из материалов Тайной канцелярии 1732–1740 гг., приведенных выше, следует, что в месяц в сыск попадало в среднем по 50 человек, т. е. за 1730-е гг. арестантов должно было быть примерно 6600 человек. Если же взять соотношение в 1730-х гг. (1909дел на 6600 человек) за основу подсчетов, то получится, что на одно дело приходится 3,5 арестанта. В итоге окажется, что в 1715—1790-е гг. 13 985 дел было заведено минимум на 49 тысяч человек.