Михаил Супотницкий - Очерки истории чумы. Книга I. Чума добактериологического периода [без иллюстраций]

Но кроме сознательных и осознаваемых причин в прошлом были, конечно, и подсознательные мотивы: закономерный страх чумы заставлял людей, как можно дольше оттягивать момент необходимости противостоять ей. Врачи и власти старались сами себя обмануть, а успокаивая население, они успокаивались сами. В мае и июне 1599 г., когда чума свирепствовала повсюду на севере Испании, врачи Бургоса и Валладо, пытаясь успокоить людей, ставят диагноз намеренно неточный: «Это не чума в прямом смысле этого слова», «это общее заболевание», «это осложнение, дифтерия, затяжная простуда, катар, подагра», «у некоторых образовались бубоны, но они легко поддаются лечению».

Когда на горизонте уже маячила угроза заражения всего города, власти действовали обычно таким образом: давали указание врачам обследовать больных, и медики часто, к удовольствию местных начальников, ставили «успокаивающий» диагноз. Если же заключение было пессимистичным, то власти назначали новых хирургов чтобы провести повторное обследование. Так разыгрывались события в Милане в 1630 г., в Марселе в 1720 г. и в Москве в 1771 г. (см. очерк XII). Во многих случаях ошибочный и более безопасный диагноз был вызван недостаточными знаниями о природе болезни. Поразительный случай «неустановления» эпидемии легочной чумы в станице Ветлянской в 1878 г., описан в этой книге. Но и через сто лет, уже при наличии современных методов диагностики инфекционных болезней, не была своевременно установлена чума в индийском городе Сурат. Когда диагноз все же подтвердили лабораторными методами, он все равно стал неожиданностью для администрации и медицинской службы округа.

Делюмо отмечает, что подобное коллективное отношение к эпидемической болезни наблюдалось в Париже во время холеры 1832 г. Газета «Монитор» опубликовала печальное известие о начале эпидемии. Сначала люди отказывались верить этому слишком уж официальному источнику информации. «Дело было в середине поста, день был погожий, солнечный, и толпы парижан заполнили бульвары. Кое-где появлялись маски, пародирующие и высмеивающие страдальческие лица больных холерой и боязнь заразы. Вечером того же дня публичные балы были более многолюдными, чем когда-либо. По любому поводу раздавались взрывы смеха, заглушающие гремевшую музыку. Атмосфера накалялась, людям больше хотелось танцевать, чем думать об эпидемии. Много было съедено разного сорта мороженого и выпито всяческих прохладительных напитков. И вдруг самый неуемный арлекин, почувствовав озноб и слабость в ногах, снял маску, и, к великому изумлению, все увидели, что у него синюшное лицо».

Можно констатировать, что в отношении смертоносных инфекционных болезней прослеживается общая для пространственно-временного континуума тенденция невосприятия слов-табу. Их стараются не произносить или же, как в случае начала эпидемии, употреблять отрицательную форму: «Это не является собственно чумой». Произнести название болезни означает сдачу последних рубежей.

В современном мире в отношении СПИДа ситуация принципиально иная. Населению уже два десятилетия через СМИ внушается мысль, что эта болезнь «незаразная» и вот-вот ученые создадут вакцину или другое чудодейственное средство. На самом деле происходит искусственная подмена понятий. Под «незаразностью» понимается то, что болезнь не передается при рукопожатии, как кишечная инфекция, или воздушно-капельным путем, как грипп. В действительности же болезнь передается по самому надежному пути — половому. «Вакциной», как правило, обывателю представляют некий антигенный препарат, вызывающий у лабораторных животных образование специфических антител отдельным белкам вируса, совершенно не пригодный для практических целей. Отсюда у людей отсутствует ощущение опасности СПИДа.

Паника и бегство.И все-таки наступало время, когда произносилось это чудовищное слово «чума» или когда население осознавало, что действительности происходит. Тогда начиналась паника, а затем принималось другое разумное решение — бежать.

В момент паники население начинало считать, что власти и медицина бессильны, а «пара сапог — лучшее из всех лекарств». Примерно с XIV века врачи университета Сорбонны советуют всем, кто в состоянии это сделать, бежать от чумы «как можно скорее». Первыми пускались в бегство люди состоятельные и создавали тем самым беспокойную обстановку. Люди победнее простаивали в очередях, чтобы получить пропуск и сертификат о состоянии здоровья, улицы городов были запружены повозками и каретами.

Дефо, описывая чуму в Лондоне, утверждал: «Как только стали уезжать состоятельные люди, за ними последовало множество буржуа и прочих жителей: весь город пришел в движение, все куда-то ехали». И далее: «Все городские ворота были забиты толпами уезжавших людей… Все убегают и спасаются, оставляя свой дом».

Такая же реакция населения, по данным, собранным Делюмо, наблюдалась в Париже в 1832 г. во время эпидемии холеры: с 5 по 7 апреля было заказано 618 почтовых лошадей, ежедневно выдавалось до 500 паспортов. Врач из Малаги писал о чуме 1650 г.: «Болезнь была такой свирепой, что люди бежали из города подобно диким животным».

Слух о появлении чумы мгновенно разнесся по индийскому городу Сурат. Возникла паника, подогреваемая отсутствием каких-либо действий со стороны властей и медицинской службы. Начался исход, число беженцев из очага чумы, до введения 15 сентября карантинных заслонов, оценивается в 270–350 тыс. человек (Малеев В.В. с соавт., 1996).

Однако беглецу из эпидемического очага было не просто. Кроме страха перед самой эпидемией, у людей существует еще коллективный страх перед беглецами из зараженных районов. Во время чумы в Саратове в 1808 г., доктор Мильгаузен заметил, что улицы деревень в ближайших — Рязанской и Тамбовской губерниях, были пусты. У въезда в любой населенный пункт находились стражники, следившие за тем, чтобы никто не проезжал из Саратовской губернии. Ночью стража дежурила при огнях. Все побочные дороги к деревням и городам были совершенно закрыты, проезд был возможен только по большим дорогам, на которых были устроены заставы. Во время легочной чумы в станице Ветлянская еще до признания властями этого диагноза (!), в соседних станицах и селениях были выставлены караульщики с дубинами, отгонявшие нежеланных пришельцев. Не находя нигде пристанища, некоторые беглецы жили всю зиму в степи или лесу, в вырытых в земле ямах или шалашах (Дербек Ф.И., 1905).

Разобщение людей.Время «чумы» — это период насильственного одиночества. Боккаччо, очевидец чумы 1346–1351 гг., писал: «Нечего и говорить, что горожане избегали друг друга, соседи не помогали друг другу, родственники редко, а иные и совсем не ходили друг к другу, если же виделись, то издали. Бедствие вселило в сердца мужчин и женщин столь великий страх, что брат покидал брата, дядя — племянника, сестра — брата, а бывали случаи, что и жена — мужа, и, что может показаться совсем уже невероятным, родители избегали навещать детей своих и ходить за ними, как если б то не были родные их дети. Вследствие этого заболевавшие мужчины и женщины, — а таких было множество, — могли рассчитывать на милосердие друзей, каковых было наперечет, либо на корыстолюбие слуг, коих привлекало непомерно большое жалованье, да и тех становилось все меньше и меньше, и то были мужчины, а женщины грубые по натуре, не привыкшие ухаживать за больными, годные только на то, чтобы подать что-нибудь больному да не пропустить той минуты, когда он кончится, и нередко на таковой службе вместе с заработком терявшие жизнь». Отрезанные от всего мира, жители зачумленного города сторонятся друг друга, опасаясь заразиться. Окна домов закрыты, на улицу никто не выходит. Люди стараются выжить с помощью кое-каких запасов, не выходя из дома. Если же нужно выйти за необходимой покупкой, то предпринимаются меры предосторожности. Покупатель и продавец здороваются на некотором расстоянии друг от друга, их всегда разделяет прилавок. Во время чумы 1630 г. в Милане люди выходили на улицу, вооружившись пистолетом, чтобы не подпускать к себе лиц, похожих на больных. Города пустели как от добровольного заточения, так и от насильственной изоляции. Дом запирался, и около него выставлялась стража, если его жители были на подозрении (Делюмо Ж., 1994).