Валерий Дуров - Юлий Цезарь: человек и писатель

Невозможно допустить, что Цезарь мог назвать свой литературный труд словом непривычным или малопонятным для римлян. Это противоречило бы его стилистической концепции, о которой мы только что говорили. Словом commentarii назывались записи, которые с древнейших времен были обязаны вести должностные лица в Риме, а также записи, относящиеся к деятельности больших жреческих коллегий. Известны, например, сот-mentarii pontificum («записи понтификов»), которые Цезарь, как верховный понтифик, знал и за составлением которых должен был следить. Эти записи не сохранились, но упоминание о них мы находим у многих авторов.

Когда Цезарь писал свои «Записки», термин «комментарии» уже вышел за пределы узкой сферы технического обращения и начал циркулировать в сфере литературного обихода. Например, мемуары Суллы иногда приводятся под названием «Commentarii rerum gestarum» («Записки о деяниях»). Известно, что современник Цезаря крупный ученый-неопифагореец Нигидий Фигул написал и издал сочинение «Commentarii grammatici», в котором рассматривал вопросы синонимии, морфологии, этимологии и т. п.

Слово commentarii означает «заметки, записки для памяти», указывая не столько на сочинение, принадлежащее к определенному литературному жанру, сколько на собрание дневниковых записей, представляющих собой серию сырых заметок, еще не являющихся связным и окончательным по форме повествованием. Таким образом, «комментарии» — это необработанный материал, основа будущего сочинения. Подобные «комментарии» частного характера лежали в основе первого целиком дошедшего до нас памятника латинской прозы — книги Катона Старшего «О сельском хозяйстве». Это сочинение, не получившее окончательной литературной обработки, первоначально предназначалось узкому кругу читателей.

Греческими эквивалентами слова commentarius являются υπόμνημα (hypomnema) и менее точное ξφημερις (ephemeris), которое мы находим у ряда греческих писателей и в рукописях X–XI вв., где эти слова использованы в названии исторических сочинений Цезаря.

Греческое слово υπόμνημα имеет смысл «записи, сделанной по памяти или непосредственно за событиями». Цицерон, уговаривая Луция Лукцея написать историю своего консульства, предоставлял в его распоряжение «записи всех событий» (commentarii rerum omnium — Циц. К близким, 5, 12, 10; ср. 8, 11, 4). Лукиан [139] Лукиан — греческий писатель, живший во II в. н. э. в своем сочинении «Как писать историю» рекомендует историку, после того как он соберет материал, сделать сначала υπόμνημα и лишь затем наводить красоту и привлекательность с помощью риторических фигур и ритма (48). Вслед за Цезарем, определившим свои сочинения как commentarii, этим же термином их квалифицируют его современники Цицерон (Брут, 262), Гиртий (Галл, война, 8 пред. 2; 4; 8, 4, 3), а позже Светоний (Бож. Юлий, 56). Разумеется, «Записки» Цезаря — нечто большее, чем простые «заметки», они подчинены определенному художественному замыслу и носят следы стилистической обработки.

Пытался ли Цезарь скрыть свою заботу о художественной отделке «Записок» или чувствовал, что из-за нехватки времени не довел их до желаемого результата и потому назвал их «комментариями», как бы не претендуя на их литературную ценность, сказать трудно. Скорее всего, цель Цезаря состояла в том, чтобы противостоять историографии, которая в это время утверждалась в Риме как жанр главным образом ораторский, предназначенный услаждать, убеждать, волновать (Циц. Брут, 185). Не достоверность, а убедительность — девиз этой историографии, в которой документальность нередко подменялась правдоподобием.

Не случайно Цицерон называет историю «трудом в высшей степени ораторским» (О зак., 1, 2, 5) и считает, что «ораторам позволено переиначивать историю как угодно, лишь бы они могли сказать что-нибудь позатейливей» (Брут, 42). А в упомянутом письме к Лукцею, которое датируется 56-м годом, просит написать о его собственной деятельности, «отступив от законов истории» (К близким, 5, 12, З) [140] Известны и другие высказывания Цицерона об истории, которую он называет «свидетельницей времен, светом истины, жизнью памяти, учительницей жизни, вестницей старины» (Об ор., 2, 9, 36), требуя от исторического произведения правдивости и беспристрастности, формулируя обязательные для каждого историка законы: не допускать лжи, не бояться правды, не давать воли пи пристрастию, ни. злобе (там же, 2, 15, 26). . Цицерон с неодобрением отзывается об историках, не умеющих украсить историческое повествование цветами красноречия (Брут, 228; О зак., 2, 5).

Видимо, в это время в римской историографии резко обозначилась тенденция обращать внимание преимущественно на внешнюю сторону изложения и силу эмоционального воздействия на читателя. Сходный взгляд на историю удерживался в течение всего следующего столетия. «История, — поясняет Квинтилиан, [141] Марк Фабмй Квинтилиан (ок. 35–96) — автор трактата по риторике «Воспитание оратора» в 12-ти книгах. — близка поэзии и до некоторой степени представляет собой стихотворение в прозе, и таким образом пишется для рассказа, а не для доказательства» (Quint. Inst., 10, 1,31).

Историографии, имеющей своей целью с помощью различных стилистических уловок лишь наставлять читателя и возбуждать его эмоции, Цезарь противопоставляет историографию, всецело поглощенную проблемами военного искусства и топографии. Он демонстративно не хочет облачать свой труд в «художественное одеяние», принятое у ораторов и моралистов.

Поскольку в античности каждый литературный жанр, отражая определенное отношение личности и общества, бытовал в соответствующей социальной среде и имел свою аудиторию, выбор писателем жанра определялся в значительной степени его предполагаемым адресатом. «Записки» Цезаря адресованы прежде всего образованным читателям, которые следили не только за политической ситуацией, но и за литературной полемикой в Риме. Форма «записок, или комментариев» едва ли могла рассчитывать на успех очень широкой аудитории, привыкшей к более простым и доступным, по преимуществу драматическим, видам словесного искусства. Внешняя непритязательность «Записок» не могла обмануть искушенного в литературе читателя, что видно уже из суждений о стиле Цезаря его современников (Циц. Брут, 261–262; Гирт. Галл, война, 8 пред. 4–7). Точно так же «низкое» содержание и прозаический стиль стихотворной сатиры никого в Риме не вводили в заблуждение; она всегда циркулировала в узком кругу образованных римлян, друзей поэта.

Характер и форма «Записок» должны были внушить читателям мысль, что автор заботится единственно об исторической истине, а художественная сторона вовсе не интересует его. В «Записках» Цезарь обращается главным образом к своим друзьям-единомышленникам, а с друзьями нужно быть по возможности простым, искренним и достоверным. Учитывая знатное происхождение Цезаря, его положение и огромное влияние в Риме, надо ли сомневаться в том, что круг этих первых читателей «Записок» был велик?