Гасан Гусейнов - История всего: лекции о мифе

Чем страшнее содержание текста, тем меньше поэт его боится, а читатель трепещет и уже никогда не сможет забыть прочитанное. Это произведение станет матрицей для всей европейской и в том числе русской литературы. Вот почему Гомер не просто был и есть, а еще и будет ожидать человечество впереди.

«Высокая» природа античности. — Античность в русской поэзии. — Другая природа античности.

Отправляясь в путь, надобно первым делом ответить на вопрос: откуда я выхожу. Несмотря на известную оторванность России от происходившего в мировых гуманитарных и социальных науках в прошлом XX веке, античная литература насколько я знаю, только в русском университетском обиходе зовется по-свойски «античкой». Мне скажут: «Ну, ты хватил! Да как же можно даже думать о тех многих, кто называет великого Гомера „античкой“, ты думай лишь о тех немногих, кто благоговейно закатывает глаза, едва заслышав имена Платона или Горация!»

Беда, однако, в том и состоит, что благоговение иногда оказывается следствием непонимания или недопонимания. А тот, кто, сначала по незнанию, называет античную литературу «античкой» (птичкой-античкой), быть может, высказывает нечто такое, что нам, мнящим себя хранителями традиции, самим еще предстоит понять. Может быть, это как раз и есть ключевое слово к той замочной скважине, при которой сидят хранители? Тут нам великое подспорье — русская поэзия, для которой античность — другая природа. В стихотворении Николая Заболоцкого «Читайте, деревья, стихи Гезиода» (1946), природа — от рощ и водопадов до берез и берлог — названа и сводней, и обманщицей, и даже еще хуже:

И — уже под конец этого стихотворения, на мой вкус, чуть-чуть слащавого, поэт — уже как бы от имени «всех Гесиодов» так разъясняет отношение обеих природ, с которыми и в которых он живет:

Раскрывая окна и двери к истории античной литературы и культуры, не станем ограничиваться возвышенным и надприродным. Все-таки не будем забывать, что прекрасное, гармоничное, мудрое и совершенное — не таковы ли главные клише, связанные с популярной античностью? — ровно половина дела. Но ведь для того, чтобы Афине можно было во всеоружии родиться из головы Зевса, этому верховному богу Олимпа предстояло проглотить беременную возлюбленную. А для того, чтобы из пены морской могла появиться на свет Афродита, Зевсу пришлось отрезать своему отцу Кроносу и сбросить с неба готовый к испусканию семени детородный член.

Один из тех, кто самым интимным образом относился к античности, Алексей Константинович Толстой, писал в 1859 году:

Это стихотворение, положенное на музыку Цезарем Кюи, отсылает нас к мифу о царевне Ифигении, которую отец ее, Агамемнон, собирался зарезать в жертву богам в надежде таким образом добиться успеха в войне. Спасенную богиней Ифигению боги перенесли в Тавриду, т.е. в Крым.

Перевод Гнедича. — Латинская традиция переводов Гомеровского эпоса. — Переводы на другие языки.

Обратимся к переводам в буквальном смысле слова. Хороших переводов за последние десятилетия в России стало намного больше, в том числе и в особенности благодаря работе нашего великого современника, недавно умершего Михаила Леоновича Гаспарова. М.Л. был, кстати, выпускником кафедры классической филологии МГУ. Не удивлюсь, если узнаю, что для кого-то толчком к изучению античности стала книга Гаспарова «Занимательная Греция». Она драгоценна еще и тем, что там есть проба перевода гомеровской «Илиады», увы, так и оставшаяся, боюсь, камнем для не построенного нового здания.

А пока главный свой перевод «Илиады» для русского читателя все-таки тот, что опубликовал в 1829 году Н. И. Гнедич. Продираться сквозь переводы — и хорошие, и никакие, и плохие, — вот что предстоит на первых порах всякому читателю древних авторов. При этом хорошими или никакими переводами могут почему-то оказаться тексты корявые и малопонятные, а плохими вам могут назвать как раз легче читаемые по-русски и понятные всякому грамотному человеку. И — иногда — за одно и то же слово или целое произведение русского толмача, «преложителя» древнего автора будут и восхвалять, и хулить.

В России по всякому поводу не первый век к месту и не к месту цитируют Пушкина. Встречая публикацию русского перевода «Илиады» Гомера, перевода, выполненного Николаем Гнедичем, Пушкин написал в 1830 году:

Но в том же 1830-м году из-под пера Пушкина выходит новая эпиграмма:

Как прикажете понимать основоположника современного русского литературного языка?

Поймем сначала буквально. Устами Гнедича, да и устами Пушкина, с нами говорит не «сам» Гомер, а только «тень» его. То, что в первом двустишии сказано с благоговением, высоким стилем, повторено в другом саркастически-сниженно: просто слова о «кривом» (т.е. слепом или подслеповатом) «преложителе» Пушкин достал из другого стилистического комода. В первом случае говорится о переводе как о тени оригинала, во втором — о переводчике как человеке, самой природой обреченном на неполноту понимания.

Поэтому читателю изучать приходится не историю античной литературы вообще, а, скорее, историю переводов античной литературы. Но как же быть, если даже самый влиятельный перевод первого и главного великого памятника древнегреческой литературы осмеивают как однобокий?! И хулитель перевода не кто иной, как никогда не выключаемое солнце русской поэзии.