Гасан Гусейнов - История всего: лекции о мифе

Именно в «Илиаде», первом записанном произведении греческой устной словесности, ораторское искусство обсуждается как совершенно особый дар. Одно из таких мест в «Илиаде» — 15-ая песнь, известная под более поздним заголовком «Оттеснение от кораблей» (280 и след.). Гомер рассказывает о Фоанте (или Фоасе) из Этолии. Этот Фоас был

Что говорил Фоант, сейчас не столь важно, а важно, как на его речь отозвались ахейцы:

Так говорил; и, внимательно слушая, все покорились (ст.299). 22 22 Гомер. Илиада. / Пер. Н. И. Гнедича. Л.: Наука, 1990

По праву надо сказать, что именно здесь — исток и всей античной риторической традиции.

Но вернемся к Гектору и к сравнениям со львом и конем. Исследователи Гомера считают, что и само это сравнение, и особенно постоянный эпитет Гектора — «конеборный», не случайность, что здесь перед нами — запечатленная, т.е. отлитая и потом застывшая в языке, память о третьем тысячелетии до нашей эры, когда предки троянцев времен Троянской войны, предположительно описываемой Гомером (XII в. до н.э.), впервые вывели на историческую сцену одомашненную лошадь. И все же мы с вами читаем «Илиаду» не как исторический источник. Гомеровский эпос не исторический трактат, и сообщаемые им истины представляют собой особый сплав истории, мифа и личного, человеческого, душевного самоотчета — в самом возвышенном, но и в самом постыдном, в любви и в жажде славы, в тщеславии и в похоти, в трусости и в человеческом зверстве, каково, например, сладострастное упоение при виде убитого врага. При этом достоверность достигается не документальной точностью, а правдоподобием — тем более глубоким, чем фантастичнее описываемое Гомером. «Эпос» по-гречески — просто «речь», «сказ», «слово». «Эпос эйпéйн» — значит просто-напросто «слово молвить». Но другое значение этого слова — «деяние». И мы с вами, когда спрашиваем «о чем речь?», имеем в виду, «в чем дело?»

Эпическая поэма — это не только повествование о событиях и деяниях, это акт воссоздания события и деяния. Идя по гомеровской параболе (парабола — это, по-гречески, сравнение, притча) за «шлемоблещущим Гектором», бегущим навстречу смерти, читатель эпоса уже никогда не сможет избавиться от присутствия в его сознании эпизодов Троянской войны.

Одна из странностей эпоса — впечатление значительности описываемых событий усиливается от обилия слов, значения которых читатель не знает, а если и знает, то не задумывается о корнях этого значения. Вот, «внушительный» говорим мы о чем-то большом, крупном, значительном. Странно, не правда ли? Ведь «внушать» — просто калька греческого слова со значением «нашептать в уши». Что же это за внушительная сила, способность невидимым, иногда еле слышимым словом возбудить в сознании слушателя или читателя великую, грозную картину брани. В 21-й песни «Илиады» Ахиллес убивает одного из сыновей Приама, Ликаона:

Мертвого, за ногу взявши, в реку Ахиллес его бросил,

И, над ним издеваясь, пернатые речи вещал он:

«Там ты лежи, между рыбами! Жадные рыбы вкруг язвы

Кровь у тебя нерадиво оближут! Не матерь на ложе

Тело твое, чтоб оплакать, положит; но Ксанф быстротечный

Бурной волной унесет в беспредельное лоно морское.

Рыба, играя меж волн, на поверхность чернеющей зыби

Рыба всплывет, чтоб насытиться белым царевича телом.

Так погибайте, трояне, пока не разрушим мы Трои,

Вы — убегая из битвы, а я — убивая бегущих!

Вас не спасет ни могучий поток, серебристопучинный

Ксанф. Посвящайте ему, как и прежде, волов неисчетных;

В волны бросайте живых, как и прежде, коней звуконогих;

Все вы изгибнете смертию лютой; заплатите вы мне

Друга Патрокла за смерть и ахейских сынов за убийство,

Коих у черных судов без меня вы избили на сечах!»

(Песнь XXI). 23 23 Гомер. Илиада. / Пер. Н. И. Гнедича. Л.: Наука, 1990

Что такое видимый мир. — Узловые события мифа и жизни. — Любовная страсть как сюжет. — Цензурирование мифов. — Вариации мифа о Елене

Видимый мир для Гомера — это место встречи людей и богов. В отличие от человека, более или менее обреченного проводить свою жизнь в собственном, человеческом облике, божество не только бессмертно, но и гораздо пластичнее человека, свободнее меняет свой облик. Хоть в греческой мифологии имеется специальный персонаж, превращавшийся то в зверя, то в огонь, то в воду, — морское божество Протей, все же и он уступает по силе перевоплощения верховному олимпийцу — Зевсу. Хоть гомеровский эпос — это такое повествование о Троянской войне, которое представляет себе богов антропоморфно, и здесь нет непроходимой границы между человеком и рекой, конем и богом. Миф героического эпоса в этом отношении более всего напоминает компьютерную игру. Вернее — несколько конкурирующих игровых платформ. Главная — наша с вами гомеровская, но она не единственная. И, что самое интересное, конкурирующие варианты касаются узловых событий мифа и жизни. Что это за события? Таких событий три: два неповторимых и единственных, и еще одно, в принципе повторяемое, а уж у богов-то и подавно. Речь идет о рождении, смерти и неодолимой вспышке любовной страсти. Когда такой страстью к смертному или смертной воспылает бог или богиня, событие это может иметь место один-единственный раз. Так, Семела буквально сгорела в молниях своего олимпийского супруга, и младенца Диониса пришлось донашивать, зашив эмбрион в бедро, самому отцу — Зевсу. В барана пришлось превратиться грозному Посейдону. Божество бурного моря, он похитил нимфу Феофану, спрятал на острове в облике овечки и, чтобы сойтись с нею, сам должен был принять облик барана; от этого союза родился знаменитый златорунный баран — тот самый, на котором Фрикс и Гелла вылетели в Колхиду, и от которого было получено злосчастное «золотое руно».

Следует, конечно, помнить, что любовная страсть, а вернее сказать — сюжет, развернутый вокруг любовной страсти, часто представляет собой лишь субститут, т.е. подмену, каких-то других — династических или экономических отношений. Миф совершенно не интересуется политэкономией и социальной историей. Но вот изложение или представление того или иного мифа в эпосе может оказаться в высшей степени полезным источником для исторической реконструкции. Мне уже приходилось говорить об эпитете Гектора «конеборный», в котором исследователи видят след того, как кочевые племена в третьем тысячелетии до н.э. принесли в Троаду культуру домашней лошади.