Линор Горалик - Лишь бы жить

xekc

***

Мой дедушка воевал с 42-го, 21 год ему был, есть награды за заслуги и подвиги, гвардии лейтенант, комвзвода гаубиц. Воевал до конца войны, в Австрии был весной 45-го. Мы с ним очень близки были, был очень интеллигентный человек, веселый и добрый. Когда я, девочкой, просила — расскажи про войну, — никогда не рассказывал, говорил, страшно это очень… Придумывал сказки про Соловья-разбойника, бесконечный сериал, чем отвлекал меня и развлекал… Так и не рассказал… Видно было, что нелегко ему вспоминать и думать об этом. Наверное, правда очень страшно было..

Laly Antonov

***

Мой дед, Нежинский Александр Ксенофонтович, всю жизнь служил в НКВД (прям, начиная с 30-x…). В начале войны его с «группой товарищей» закинули на задание. Так закинули и на такое задание, что исход был предрешен. Дед перед отправкой попросил друга-сослуживца передать моей бабушке, Любови Степановне, аттестат (питание для семей офицеров советской армии). Друг-сослуживец ничего никому не передал. Бабушка всю войну работала в госпитале за тарелку супа на троих: моя мама, моя тетя и бабушка делили эту тарелку супа ежедневно. Дед выжил. Вернулся. Нашел бабушку. Увидел тощую красавицу. Все понял. Проехал всю страну (не поленился). Нашел «друга-сослуживца». Позвонил в дверь. Посмотрел в глаза. Развернулся и ушел.

Alisa Gordeeva

***

У меня две истории про еврейское счастье, обе рассказывал дедушка, Идлис Григорий Моисеевич.

Первая — про то, как спаслась его будущая жена, Анна Абрамовна Зильберберг. Родители Анны Абрамовны жили в Польше, в Люблине. Мать ее была ярой коммунисткой, и отец тоже — при матери. И в 1939-м, когда немцы вошли в Польшу, эти самые мать и отец как раз сидели в тюрьме, а их дети — Анна Абрамовна лет десяти и ее брат — были дома. Немцы стали бомбить Люблин, и одна из бомб попала в тюрьму. Стена тюрьмы развалилась, и родители убежали. Прибежали домой, схватили детей — и решили бежать в сторону Советского Союза. Границу переходили за взятку пограничнику. Все остальные родственники, которые не побежали в СССР, погибли в Польше.

Вторая история — про собственно дедушку, из двух частей. Сперва — про то, как семья дедушки, жившая в Ленинграде, не попала в блокаду. Перед войной отец дедушки был зубным техником и заведовал какой-то лабораторией; в какой-то момент у него в лаборатории взорвался автоклав, из-за чего погиб рабочий. Прадеда, естественно, арестовали, осудили и приговорили к ссылке на север, в Сегеж-лагерь. Но разрешили, чтобы к нему туда приехала семья. Таким образом, они все уехали в эту самую Сегежу до того, как началась война и блокада, и мой дедушка закончил школу уже там, в ссылке. А мог бы не закончить вовсе.

А дальше, будучи уже в этой самой Сегеже, родители отправили детей — моего дедушку и его сестру — в пионерский лагерь на Украину. За несколько дней до 22 июня 1941 года. Дедушке тогда было 13 лет, а его сестре — 17. И вот они в лагере, а тут война, и всякое сообщение с Украиной — телефонное и транспортное — прекратилось. Сестра сгребла дедушку в охапку и сказала: надо добираться домой. И вот они вдвоем на каких-то попутных поездах поехали с Украины в Сегежу. Примерно через месяц вылезли из поезда на вокзале в Сегеже — и на платформе увидели своих родителей. Оказывается, те все это время каждый день приходили на вокзал встречать каждый поезд. Весь месяц.

Юлия Идлис

***

Бабушка говорила, что немцы были ничего, культурные, а вот румыны — только ховайся. Так она румын и не любила до конца жизни.

Greesha

***

Дедушка мой, из «бывших», прошел всю войну. Историю рассказала мне мама, его дочь, пережившая здесь всю Блокаду. Рассказала только (!) прошлой весной. Когда я ее спросила, почему она раньше этого не рассказывала, мама сказала, что это — сложно. Тогда я не очень поняла, а теперь, когда сама взялась за эту историю, понимаю, что это и вправду — сложно.

В самые страшные блокадные месяцы дедушка как-то пробрался с фронта проведать семью в Ленинграде. В то время корпуса Александро-Невской Лавры были поделены на коммуналки, в которых жили люди; там жили и наши родственники, у которых при налете был разрушен дом. И дедушка, не найдя бабушку дома, и не зная точного нового адреса родственников, пошел в Александро-Невскую Лавру. В общем, в ходе поисков случайно зашел в трапезную Лавры, во время войны действующей. А там столы от еды ломятся. Дедушка вышел и рассказал об увиденном один раз в кругу семьи после войны.

Katya Ionas

***

Дед по маминой линии жил в Сибири и работал машинистом на железной дороге, их не мобилизовали, так как это приравнивалось к службе. За всю войну его бабушка видела несколько раз — забежит домой, худющий, одни глаза в пол-лица, и опять уже со станции бегут: «Петя, ты ближе всех живешь, срочно надо ехать». У бабушки было семь детей, конечно, очень голодали тоже. «Начальник ближайшего к городу колхоза очень добрый был, пожалел меня, разрешал ночью, по собранному уже картофельному полю пройти с мешком и собрать, что найду». Мама рассказывала, как в пять утра вставали все дети и шли к булочной очередь занимать, чтоб получить по карточкам хлеб. И как у магазина стояла девочка-сиротка. И бабушка всегда маленький довесочек хлебный отдавала ей и показывала детям, что обязательно нужно делиться, даже когда очень трудно (а может именно тогда, когда очень трудно, и надо это делать).

Maria Paraketsova

***

Бабушка, родом из крохотных лесных хуторов под Смоленском, была под оккупацией. Говорила, что немцы вели себя очень жестоко, расстреливали, отбирали всю еду и издевались над людьми. С другими бабушкой и дедушкой я пообщаться не успел. Отец, 1941 г. р., рассказывал про оккупацию Донецка. В их дворе стояли немцы. Вели себя культурно, подкармливали, особенно детей. Но за малейшую провинность или нарушение оккупационных законов следовало жесточайшее наказание. На улицах вроде бы не стреляли, были какие-то суды.

Corvalol

***

Моя бабушка — 1924 года рождения. Жила в украинском селе в Полтавской области. От нее я слышала только, что в село приходили партизаны, она их перевязывала. Они жили на краю села, возле речки, туда можно было прийти тайно. Ее старший брат всю жизнь не вступал в колхоз, был «браконьером». От него рассказов было не добиться. Но судя по тому, что сестру он не осуждал, — наверное, тоже принимал участие в такой пассивной помощи, вряд ли она в свои 17—20 лет могла без помощи семьи что-то решать.

Vika Ryabova

***

Родители работали. Практически ничего не рассказывали. Мама в 17 лет пошла на завод «Красный пролетарий» учеником токаря, где чуть ли не в первый день ей раздавило большой палец на руке. Но больничный был не предусмотрен. Знаю, что дежурили на крышах — гасили зажигалки, рыли окопы. Попадали в бомбежку.