Джон Гай - Две королевы

Мария просила Бьюкенена читать ей и обсуждать прочитанное. Вскоре после ее прибытия они изучали «Историю Рима» Ливия — по часу в день, вечерами. Неизвестно, действительно ли Марию так интересовал Ливий. Она никогда не увлекалась историей или классической литературой, и истинной причиной занятий с Бьюкененом, скорее всего, была любовь к французской поэзии — будучи шотландцем, Бьюкенен считался одним из самых блестящих поэтов, пишущих на латыни и французском языке. Его стихами восхищался даже Ронсар и другие поэты Плеяды.

Вскоре Бьюкенен был признан официальным придворным поэтом Марии. И в течение следующих пяти лет он написал большую часть сценариев для ее маскарадов, а также сочинил импровизированные стихи в честь Марии Флеминг, когда она была избрана «Бобовой королевой» во время празднования Двенадцатой ночи. В соответствии с традицией в огромный «Двенадцатый пирог» запекалось бобовое зерно. Нашедший в своем куске бобовое зерно на один день провозглашался королем или королевой. Когда Мария Флеминг радостно объявила о своей находке, ей вручили корону и посадили на трон. Мария, вероятно, получала удовольствие от этой игры, которая отражала ее любовь к смене социальных ролей, проявлявшуюся в том, как она в Сент-Эндрюсе с удовольствием притворялась простой горожанкой.

Неотъемлемой частью маскарада была музыка. Мария обожала танцы и всегда держала при себе менестрелей и музыкантов. Она завела при дворе оркестр из пяти скрипачей и трех лютнистов, к которому присоединялись и некоторые из ее слуг, которые тоже пели и играли на лютнях. Ей очень нравились духовые инструменты, и поначалу при дворе было несколько человек, игравших на дудке и шалмее — средневековом инструменте, напоминавшем гобой. Позже Мария содержала уже небольшой оркестр из гобоев, флейт и барабанов, а домашние слуги составили хор, который пел по вечерам. Когда трем слугам, исполнявшим вокальные партии, потребовался бас, к Марии на службу перешел Давид Риццио, молодой придворный и музыкант из Пьемонта, который приехал в Эдинбург в составе свиты сеньора ди Моретта, посла герцога Савойского.

Одним из новшеств в области спорта и развлечений стал конный маскарад, который Мария устроила через несколько недель после прибытия в страну. Такие развлечения обычно устраивались на свежем воздухе и принимали форму костюмированной «игры с кольцом». Одна команда изображала «Незнакомых рыцарей», а другая — «Женщин-рыцарей», и обе команды соревновались друг с другом. Победителем считалась команда, набравшая наибольшее количество очков — для этого нужно было пронзить копьем кольца, подвешенные на столбах. Но часто состязания проводились в помещении, когда команды рыцарей въезжали в большой зал и декламировали стихи, восхваляющие Марию, и объявляли себя ее вассалами.

Через несколько дней после первого маскарада, устроенного Марией, лорда Рэндольфа, посла Англии при дворе, попросили явиться в зал совета. Явившись на аудиенцию, он увидел, что королева «как обычно, большую часть времени занята вышивкой картины». Когда советники удалились, она попросила посла задержаться. «Я хочу, — сказала Мария, — поговорить с Вами в саду». Мария умела убедить любого собеседника, что важнее его для нее ничего нет, и Рэндольф понял, что разговор будет серьезным.

Разговор она начала издалека. «Как Вам нравится страна? Вы много путешествовали и хорошо ее узнали». Рэндольф ответил, что страна хорошая, а при проведении грамотной политики ее можно сделать еще лучше. «Отсутствие правителя ухудшило ее состояние, но она не похожа на Англию», — заметила в ответ королева. Рэндольф сказал, что на свете есть много стран, состояние которых гораздо хуже, чем Шотландии, и совсем немного «лучше Англии», которую, по его убеждению, королева непременно посетит.

Он пребывал в некоторой растерянности, не зная, о чем пойдет речь. Но интуитивно угадал, поскольку Мария планировала визит в Англию. «Я с готовностью, — поспешно сказала она, — приеду, если моя сестра и Ваша госпожа пожелает того».

Мария верно рассчитала момент. После возвращения лорда Мейтленда из Англии в политике произошел резкий переворот, и все его дипломатические усилия пошли прахом. Елизавета отказалась назначать представителей для пересмотра Эдинбургского договора, что открыло бы путь к признанию Марии наследницей английского престола в обмен на отказ от претензий на трон. Со временем у Елизаветы развился почти первобытный страх перед назначением наследника или даже обсуждением вопроса о наследии. Похоже, она суеверно считала, что назначение наследника ускорит ее собственную смерть: она по-прежнему боялась заговоров и мятежей со стороны своего брата и старших сестер. «Я знаю, — говорила она, — о непостоянстве англичан, о том, как они не любят существующее правление и устремляют свои взгляды к следующему наследнику».

В результате через шесть недель после отъезда Мейтланда Елизавета отозвала свое предложение и призвала Марию ратифицировать договор в первоначальном варианте. Мария отказалась, но не утратила веры, что с кузиной все еще можно договориться.

Она была настроена решительно, поскольку не желала быть просто номинальным правителем Шотландии. Мария хотела настоящей власти. В ее памяти слишком свежи были впечатления от непокорности проповедника Нокса, и она начала опасаться, что подданные никогда не будут подчиняться ей так, как в случае признания ее права наследовать английский престол. Династические претензии и ее престиж в Шотландии были неразрывно связаны, потому что пока Нокс и его сторонники чуть ли не ежедневно отчитывались перед лордом Сесилом в Англии и договаривались с ним за ее спиной, ее авторитет не мог быть устойчивым.

Если же Елизавета признает ее своей наследницей и раз и навсегда подтвердит законные права Марии, то ее шотландским подданным будет опасно апеллировать к Англии, сопротивляясь власти королевы, — независимо от того, переживет ли она женщину, которая старше ее всего на девять лет.

Елизавета преследовала свои цели. В 1559 г. она ясно дала понять парламенту, что не собирается выходить замуж. Ее слова были широко известны: «Мне будет достаточно, если на мраморной плите моей могилы будет написано, что королева жила и умерла девственницей».

Такое заявление не следовало воспринимать буквально. Елизавета в совершенстве владела искусством риторики и прекрасно понимала связь между ее замужеством и наследием престола. Хотя возможный брак решит вопрос наследования, если у нее будут дети, но для женщины-правителя было бы политически наивно объявлять о планах замужества задолго до того, как сделан окончательный выбор. Подобное не только подрывает ее авторитет внутри страны, поскольку при таком положении дел неизбежно образуются разные фракции; ее замужество — если она выберет в супруги иностранного правителя — поднимет те же болезненные вопросы об отсутствующем монархе, с которыми столкнулась Мария Тюдор, когда Филипп II всего через год покинул Англию и жену, чтобы заняться более важными делами.