Джон Гай - Две королевы

Когда Мария вернулась в Шотландию, ей было всего восемнадцать, и она столкнулась с последствиями решений, принятых другими людьми в ее отсутствие. Ей требовались советники, которым она могла бы доверять и которые доказали свою способность управлять лордами. Заключив союз с лордом Джеймсом, королева получала возможность подчинить свободолюбивых лордов своей власти, а сохранение религиозного status quo позволяло добиться завидного уровня стабильности в обществе. Другими словами, она получала передышку, пока лучше не узнает страну, которой была рождена править. Но самое главное — она так и не ратифицировала унизительный Эдинбургский договор и сохранила свое королевское достоинство. Поправки, предложенные лордом Джеймсом и Мейтландом, позволяли завершить и полностью закрыть Эдинбургский договор, сведя его до уровня эпизода.

После прибытия в Шотландию Мария попала в настоящий лабиринт Минотавра, но пока ей, как королеве, удавалось находить верную дорогу. Вернувшись в Эдинбург, она получила от Мейтланда то, что прежде казалось немыслимым, — его признание. «Королева, моя госпожа, — информировал он недоверчивого лорда Сесила, — ведет себя настолько достойно во всех отношениях, как того только можно желать. Если что-то упущено, вина скорее лежит на нас». Он даже не удержался и прошелся в письме насчет Нокса: «Вам известна горячность Нокса, которого невозможно обуздать и который иногда произносит такие речи, которые трудно переварить слабому желудку. Мне бы хотелось, чтобы Нокс обращался с ней более мягко, поскольку юная правительница сильна духом и горда».

До прибытия Марии лорд Мейтланд считал ее ревностной католичкой, возвращение которой «обязательно станет причиной ужасных трагедий». Теперь же он был убежден, что она «проявляет мудрость, столь удивительную для ее возраста». После смерти английского короля Франциска II политическую повестку дня на Британских островах диктовал лорд Сесил. Но когда Елизавета согласилась, что Эдинбургский договор можно пересмотреть, в центре внимания оказалась Мария. Ее предложение начать все «с чистого листа», прозвучавшее незадолго до отъезда из Франции, тогда выглядело наивным. Но козырем юной королевы стало ее умение очаровывать, потенциальная выгода от которого была огромной. «Вне всякого сомнения, — завершал Мейтланд свой панегирик, — я вижу ее добрые намерения и думаю, что английская королева, Ваша госпожа, сможет многого добиться от королевы Шотландии в решении религиозных вопросов, когда они узнают друг друга».

К концу 1561 г. решение проблем Шотландии казалось более реальным, чем когда-либо после смерти Генриха VIII. Молодая, красивая и умная королева вернулась в страну, чтобы занять свое законное место на троне, и через несколько месяцев уже была на пути к полному успеху. Но будет ли достаточно одной ее харизмы, если учитывать неравенство Шотландии и Англии? И продолжит ли лорд Сесил по-прежнему всячески вредить Марии?

В первую годовщину смерти Франциска II (5 декабря 1561 г.) Мария на два дня объявила в Холируде траур, отдав дань уважения покойному мужу. Священники облачились в черный бархат для специальных месс в королевской часовне. Сама она надела все тот же deuil blanc и под печальные звуки реквиема зажгла большую восковую свечу, обтянутую черной тканью. На поминальной службе присутствовали только самые верные из ее слуг. Даже Поль де Фуа, французский посол, предпочел остаться в стороне. Многие из приближенных Марии боялись быть избитыми бандами эдинбургских кальвинистов, если придут на мессу. Не присутствовал ни один из шотландских лордов, а когда Мария попросила тех, кто был при дворе или приехал в Эдинбург на период праздников, одеться в траур, все отказались. Тем не менее она проявила твердость, и весь ритуал поминальной службы был соблюден.

Однако по мере приближения Рождества настроение изменилось в лучшую сторону. Мария снова вела себя так, как ожидали от нее шотландские подданные, то есть возглавляла двор, известный своим «весельем». Возможно, масштаб гостеприимства и развлечений не мог тягаться с тем, к которому она привыкла во Франции, но праздники получались почти такими же пышными. Английский посол Рэндольф писал: «Дамы веселились, прыгали и танцевали соблазнительно и мило». Вскоре и он был охвачен всеобщим весельем: «Мое перо не слушается, рука отказывается писать… я никогда не был так счастлив, никогда не знал такого обращения».

Как только прибыли корабли с вещами и мебелью Марии, она восстановила пышность и великолепие дворцов, не виданные в Шотландии с тех пор, как единственным регентом была ее мать. Десять балдахинов натягивались над троном Марии и в помещениях. Еще пять предназначались для церемоний на открытом воздухе; один из них, из малинового шелка, в сущности, был просто зонтиком, чтобы «создавать тень для королевы» в жаркие солнечные дни.

Слуги аккуратно распаковали более сотни гобеленов. Ими украсили стены королевских апартаментов и залов для официальных церемоний. На полы постелили тридцать шесть турецких ковров. Были собраны не менее сорока пяти кроватей; пятнадцать из них, украшенных золотым или серебряным кружевом, с богато расшитыми балдахинами и пологами, предназначались для самой Марии и ее гостей.

Гордостью своей коллекции Мария считала гобелены. У нее было около двадцати полных комплектов, от семи до дюжины отдельных полотен, которыми можно было украсить множество комнат. Один комплект иллюстрировал историю Энея, другой — суд Париса, третий — победу французов над испанским и папским войском в битве при Равенне в 1512 г. Третий комплект был самым любимым. Мария всю жизнь ни в одной поездке не расставалась с ним и всегда возила его с собой. Эти же гобелены украшали стены ее комнат в замке Фотерингей перед казнью. Один гобелен был помечен в описи как «еще не законченный». Вероятно, его забрали из мастерской в спешке, и поскольку в Шотландии закончить его не было возможности, ткань использовали для изготовления еще одного балдахина.

Позолоченный королевский трон имел высокую спинку и был обтянут малиновым бархатом и золотой парчой. Стол в приемном зале королевы был расписным и позолоченным. Для четырех Марий предназначались четыре низких табурета, а для важных гостей — четыре складных табурета; все были обтянуты бархатом. Комнаты украшали восемьдесят одна расшитая подушка, в том числе тридцать три из золотой парчи, пятнадцать из серебряной парчи и тринадцать из шелка или парчи. Шкафы для посуды, или буфеты, использовались для демонстрации золотой и серебряной посуды, стекла и украшений. Приставные столики были накрыты скатертями из тончайшего бархата, камчатного полотна или золотой парчи; одну из скатертей украшали шитые золотом французские лилии. Специально для банкетов, устраиваемых в большом зале, имелись две белые льняные скатерти, каждая более сорока футов в длину.