Джон Гай - Две королевы

Это была старая песня, но, что удивительно, оценка Рэндольфа была прямо противоположной. Как ни сильна у королевы любовь к семье, сообщил он в ответном письме, «своих подданных она любит больше». Мария понимает, что «мир» с Англией ей нужен больше, чем «священник, бормочущий у алтаря». Мария, утверждал он, «не настолько привязана к своей мессе, что ради нее откажется от королевства». Сесил должен отбросить все сомнения. Не следует больше подозревать Марию, потому что «ее желание жить в мире никогда еще не было таким сильным, и никогда еще она так искренне не желала милости и доброй воли королевы, как теперь». «Вчера, — писал Рэндольф, — она говорила со мной и пожелала, чтобы я написал об этом».

Рэндольф не мог устоять перед обаянием Марии. Но на Сесила оно не действовало. Шотландская королева пышно отпраздновала Рождество 1562 г., но веселье было показным. Еще не окончились праздники, а она уже жаловалась, что два месяца не получала известий от Елизаветы.

В начале нового года Мейтланд писал Сесилу: «Сэр, я не могу не видеть какую-то загадку в том, что обмен письмами (которые были не слишком частыми как между двумя королевами, так и между нами, их министрами) прервался с Вашей стороны».

Полномасштабный кризис разразился после того, как Мария узнала, что Елизавета назначила заседание парламента на 11 января и что Сесил собирается провести закон, исключающий Марию из числа наследников престола. Новость пришла 5 января, когда Рэндольф предупредил, что Мейтланд пребывает в «сильном гневе». Он заверял Марию, что ничто не вызовет «ее неудовольствия», но напряжение усиливалось, и в конце января она слегла в постель на целых шесть дней.

31 января пришло письмо от Елизаветы с неубедительными оправданиями; письмо доставил сам Рэндольф. Мария прочла послание «дважды, от начала до конца, на моих глазах» и восприняла его благосклонно. Но попросила извинить за отсутствие ответа. Она решила снова отправить Мейтланда в Лондон, чтобы изложить ее точку зрения и если потребуется, то непосредственно парламенту. Сначала он должен был отправиться в Лондон, а оттуда во Францию.

Мейтланд выехал из Эдинбурга 13 февраля; он вез письмо от Марии, объясняющее, что «любовь, однажды вспыхнувшая» между двумя королевами, должна быть снова зажжена, хотя прекрасно понимал, что в этом вопросе Сесила «смягчить» не удастся.

Казалось, все повторяется — очередная попытка организовать встречу королев. Однако на этот раз ситуация была иной. Сесил оказался абсолютно не готовым к тому, что содержалось в инструкциях Мейтланду. Даже Морей не был в курсе намерений сестры. Она скрывала свои мысли, потому что уклончивость Елизаветы и сопротивление Сесила подталкивали ее к другому и (с английской точки зрения) гораздо более опасному решению. Она сама займется поисками мужа, способного укрепить ее династические права в Англии. Это станет основой политики Марии на протяжении следующих двух лет, и ради достижения своей цели она при необходимости будет готова порвать со своими родственниками Гизами.

Выбирая мужа, Мария играла по правилам. Монархия с женщиной во главе считалась отклонением от нормы; взгляды проповедника Нокса, выраженные в его «Первом трубном гласе», были всего лишь крайней версией давнего стереотипа. Правильным «решением» для женщины-правителя считался брак и определение порядка престолонаследия. Замужество было вопросом «репутации» и «укрепления государства». Именно эти формулировки использовал лорд Сесил, постоянно склонявший свою королеву к браку. Вопрос о том, будет ли правящая королева Шотландии подчиняться мужу после вступления в брак, представлял собой деликатную политическую загадку, ответа на которую не существовало. Шотландия — это не Франция, где действовал салический закон. Все зависело от конкретных личностей и от мнения парламента, но лорды всегда были более спокойными и сплоченными, когда имели дело с мужчиной, даже если это был муж правящей королевы.

Дополнительным препятствием для Марии стало то обстоятельство, что немногие короли или правители соглашались в первый раз жениться на вдовах, обычно предпочитая выбирать их в качестве вторых или последующих жен после того, как первый брак уже обеспечил наследников. На другой чаше весов лежали юность и красота королевы Шотландии, а также ее приданое, то есть королевство. Марии было всего двадцать — самый расцвет молодости и красоты. Теперь, когда она решила снова выйти замуж, предстояло найти кандидата, наилучшим образом соответствующего ее политическим и династическим целям.

До сих пор главными советниками Марии были лорд Джеймс Стюарт, теперь граф Морей, и его союзники, которых она назначила в малый кабинет. Их политика была направлена на поддержание мира с Англией с помощью поисков «среднего пути», в результате которого королеву Шотландии признают наследницей Елизаветы. Сохранение мира, в свою очередь, даст лордам из числа протестантов гарантию сохранения религиозного status quo .

Но разногласия между Елизаветой и Сесилом относительно Марии усиливались. Сесил ворчал, что королева стремится привлечь Марию «мягкостью и выгодой», не уделяя должного внимания безопасности своей и государства, а Елизавета шутила, что ее первый министр озабочен ее «сохранностью» больше, чем она сама. Убежденность Сесила в международном заговоре католиков и Гизов превратила его в самого яростного и непоколебимого противника Марии, тогда как Елизавета, упорно отказывающаяся назвать наследника из опасений, что это ускорит ее собственную смерть, благосклонно относилась к претензиям Марии, предпочитая ее другим кандидатам.

Когда Мейтланд вновь приехал в Лондон, Сесил испугался, что если Мария, разочарованная срывом встречи с Елизаветой, теперь начнет искать мужа в Европе, то права на английский престол снова превратятся в ее главный актив, более весомый, чем ее собственная страна. Самая большая опасность состояла в том, что если папа римский или Филипп II поддержат ее претензии, поскольку папская булла, объявляющая Елизавету незаконной королевой, будет равносильна призыву английских католиков к мятежу. Даже Сесил признавал, что официальная протестантская реформация едва затронула север Англии и Уэльс, и поэтому следовало опасаться папской или испанской интервенции. Большинство англичан все еще были католиками. Более того, обычаи и ценности знати и землевладельцев были неразрывно связаны с правилами наследования титула и собственности, и лишь немногие за пределами близкого круга Сесила согласились бы с тем, что религия выше права собственности, когда речь идет о наследовании трона.