Джон Гай - Две королевы

Мейтланд вкратце изложил позицию своей королевы. Отказ Елизаветы от встречи требовал от Марии восстановить свою честь и репутацию, стремясь «к такому браку, который позволит ей утвердиться в своих правах».

Де Куадра был польщен и доволен. Он предположил, что Мария попытается выйти замуж за своего деверя, Карла IX. Испанский посол не знал, что Екатерина Медичи категорически отвергала эту идею, и Мейтланд не спешил избавлять его от иллюзий. Наоборот, новый главный советник Марии активно намекал на перспективу второго брака с Валуа, чтобы создать иллюзию конкуренции.

Первый отчет Мейтланда Марии, отправленный из Лондона, рассказывает об убеждении де Куадра, что дон Карлос, которому было почти восемнадцать, «чрезвычайно влюблен» в нее. Второй отчет, написанный месяц спустя из Шенонсо, куда Мейтланд приехал вслед за французским двором, был более мрачным. Он получил известие от кардинала, который прислал резкое письмо, предназначенное для Марии. Знаки были не слишком благоприятными. Ее родственники Гизы, отмечал Мейтланд, не принимают во внимание высказанные желания или чувства Марии. Она интересна им только своим «величием» правящей королевы, из которого они черпают свое «возвышение и уверенность». Другими словами, Гизы помогут племяннице только в том случае, если это будет в их интересах.

Что касается Екатерины Медичи и французских аристократов, то им «почти безразлично, выйдете ли Вы замуж и за кого, при условии, что это не будет угрожать короне». Такая холодная и резкая реакция отражала настроение Екатерины, которая после смерти Франциска II старалась держать Марию на расстоянии. Брак с доном Карлосом, писал Мейтланд, вызывает такое же яростное сопротивление королевы-матери, как и прежде. Ее собственная дочь Елизавета, теперь королева Испании, оставалась бездетной, и, хотя Екатерине была очень нужна помощь Филиппа II в борьбе с гугенотами, она не собиралась преподносить ему на блюдечке права на английский престол.

В Англии, сообщал Мейтланд Марии, существовали «три фракции»: католики, протестанты и сама королева. Елизавета, оставаясь одинокой, хотела устроить брак Марии таким образом, чтобы «не иметь причин для страха». Католики, рупором которых все чаще выступала леди Маргарита Дуглас, графиня Леннокс, настаивали на браке с католиком, чтобы оказать максимальное давление на Елизавету. Протестанты тоже желали, чтобы Мария вступила в брак по религиозным соображениям, но с тем, кто будет защищать протестантство.

Предвидя реакцию шотландских лордов, Мейтланд считал, что «лучшая часть» поддержит Марию, однако найдутся «всякого рода наглецы», в частности союзники Нокса, которые будут яростно выступать против дона Карлоса.

Кардинал Лотарингский потребовал ответить на его письмо в течение шести недель, что представлялось Мейтланду малоосуществимым. Он выяснил, что семья Гизов не собиралась настраивать против себя Екатерину Медичи, пока они вместе вели жестокую войну против гугенотов. Поэтому под влиянием Екатерины Медичи Гизы изменили свою позицию, решив, что Марии не следует выходить за дона Карлоса. Вместо него они предложили эрцгерцога Карла Австрийского, с которым дядя Марии уже вел тайные переговоры.

Это был не слишком удачный выбор. Эрцгерцог был третьим сыном Фердинанда I, императора Священной Римской империи. В принципе он мог считаться подходящим женихом для шотландской королевы, поскольку слыл умеренным католиком и не фанатиком, но главный его недостаток состоял в том, что он уже числился среди претендентов на руку Елизаветы, а Мария уже отвергла его — как и всех остальных за исключением дона Карлоса.

Кардинал решил, что Мария ведет себя слишком самостоятельно. Его все больше тревожила растущая независимость племянницы, и в мае он отправил в Эдинбург специального посланника Филиберта дю Крока. Посланник прибыл 15 мая, и Мария несколько дней вела с ним переговоры. Их беседы проходили наедине и сопровождались потоком депеш к Мейтланду и Гизам. Рэндольф видел в дю Кроке угрозу: «она не слушает никого, кроме этого человека… и до возвращения Мейтланда она будет делать все возможное, чтобы сохранить тайну».

Тем не менее дю Крок ничего не добился. Мария не захотела ничего решать до возвращения Мейтланда и, несмотря на все усилия посла, просто передала свою благодарность и просьбу сообщить ей сведения о характере эрцгерцога, его доходах и приданом, которое он предлагает.

По большей части это были пустые слова, облеченные в дипломатическую форму, и когда Мейтланд 24 июня приехал в Эдинбург, ему пришлось иметь дело с более серьезными проблемами. Планы Марии выйти замуж не удалось сохранить в тайне, и о них стало известно Ноксу. Как и предсказывал Мейтланд, влиятельный проповедник сделал все возможное, чтобы организовать сопротивление браку Марии с претендентом-католиком.

Воображение Нокса разыгралось вовсю, и он устроил яркий спектакль, выступив в качестве представителя церкви на той же самой сессии парламента, которая признала виновным в измене забальзамированное тело Хантли. Тем не менее он обрушился с критикой на предполагаемый брак Марии.

В тот же день она пригласила его к себе в Холируд. «Я терпела, — сказала она, — ваши грубые речи, направленные против меня и против моих дядей; я добивалась вашего расположения всеми возможными средствами. Я допустила вас к своей особе и выслушала ваши увещевания, и все же не могу избавиться от вас».

Ее голос дрожал от ярости. «Я отомщу», — пригрозила она и расплакалась от жалости. Нокс начал оправдываться, но Мария вернулась к главному: «Что вам за дело до моего брака?»

Он ответил, что поскольку большинство ее приближенных льстецы, то ни Бог, ни страна не «уважаются должным образом». Мария снова спросила: «Что вам за дело до моего брака?» и «Кто вы такой в моем королевстве?».

Нокс вспылил: «Подданный, рожденный в его пределах, мадам. И хотя я не граф, не лорд и не барон, однако Господь сделал меня (каким бы подлым я ни был в собственных глазах) важным членом Вашего королевства».

Затем он повторил все, что заявлял в проповеди, предсказав, что если Мария выйдет замуж за католика, то «предаст» страну, и судьба ее будет печальной. Сомнительно, чтобы кто-то еще из правителей XVI в. получал такой резкий выговор.

Мария лишилась дара речи. Она уже была не в состоянии вести спор с Ноксом на равных. Он пренебрег всеми придворными условностями и правилами вежливости — Мария была помазанной королевой, а он обращался с ней как с равной и даже считал себя вправе читать ей мораль. Мария всегда с трудом сдерживала свои чувства, но в этот раз она так расстроилась, что просто «выла».

Нокс подождал, пока высохнут ее слезы, и нанес еще одно оскорбление. Он заявил, что никогда не любил плача и «едва терпел слезы собственных сыновей», когда порол их. Но поскольку он сказал правду, у Марии «нет причины для обиды». Он обязан вынести ее слезы, но не пойти против совести и не «предать мою страну своим молчанием».