Павел Черносвитов - Загадки Древней Руси

Устоявшееся в нашей научно-популярной литературе мнение однозначно рассматривает события 1380 года как кульминационный момент в борьбе Москвы за объединение русских земель и освобождение от татарского ига. Но являлся ли поход Дмитрия Донского на Куликово поле «решительной схваткой с Ордой», результатом многолетней последовательной антиордынской политики московских князей? Действительно ли накануне «Москва окончательно встала во главе общенародной борьбы за свержение ненавистного иноземного ига» [Каргалов, с. 27]

Если это и произошло, то только в силу объективной логики развития исторических процессов, но никак не в результате целенаправленной политики Москвы. И вообще — «А вынашивались ли в Москве планы скорейшего освобождения Руси от ордынского ига?» — ставит вопрос современный исследователь А. В. Чернышев [Чернышев А. В. Очерки по истории Тверского княжества XIII–XIV вв, Тверь, 1996, с. 120]. По мнению А. В. Чернышева, битва на реке Воже, Куликовская битва и ряд других событий, стоящих в этом же ряду, свидетельствуют только о нарастающей способности и желании Москвы сопротивляться Орде. Из этого вовсе не следует, что Москва стремилась к скорейшему свержению ордынского ига, «Москва, по всей видимости, исходила в своей восточной политике из гораздо более тонких и точных расчетов — важно было не просто смести ордынцев с политической сцены, но как бы «заместить собою» Орду, осуществив эту подстановку плавно и, по возможности, незаметно. Условием выполнения этого плана было предварительное подчинение Москве всех основных политических центров Руси. Похоже, что правители Московского княжества чересчур буквально восприняли обозначение татарами всех русских земель в качестве «улуса» (то есть наследственного владения) московского государя: ордынская власть гарантировала сохранение этого «улуса», и «удар милосердия» умирающему противнику Москва нанесла лишь тогда, когда смогла самостоятельно контролировать огромную территорию от Новгорода до Рязани» [Чернышев, 122]. Иными словами, Москва до поры была объективно заинтересована в сохранении монголо-татарского ига и, используя авторитет ханской власти, осуществляла политику территориальной экспансии. Такой способ освобождения от монголо-татарского ига, делает вывод А. В. Чернышев, неизбежно приводил к трагическому финалу все независимые политические образования, находившиеся в пределах московской досягаемости.

Таким образом, ни о какой общерусской программе борьбы с монголо-татарским игом говорить не приходится, и «Донской поход Дмитрия Ивановича 1380 года, объединивший из-за крайней опасности со стороны Мамая отряды почти всех русских княжеств, так и остался в этом смысле блестящим исключением» [там же, с. 124]. Отказавшись сгоряча от уплаты дани Орде, Москва «уже через несколько лет после набега Тохтамыша (с 1384 года) вновь приняла на себя денежные обязательства перед Ордой, явно посчитав свои действия неосторожными и преждевременными» [там же, с. 121–122].

Но может быть, война Дмитрия с Мамаем носила религиозный характер? Ведь на Верхнем и Среднем Дону и в Воронеже, как мы писали выше, лежала обширная область, населенная христианами — Червленый Яр, а Мамай летом 1380 года кочевал именно в тех местах. Может быть, он грабил и разорял там православное население, а Дмитрий выступил на защиту единоверцев? Или одной из целей Мамая действительно было искоренение православия и насаждение на Руси «магометанства»?

Что касается населения Червленого Яра, то оно к 1380 году скорее всего уже было ограблено и разорено дотла татарскими набегами 1376–1378 годов, и вряд ли Мамаева орда могла бы там еще хоть чем-нибудь поживиться. А что касается намерений искоренить православие, то никаких фактов, говорящих об объявлении Мамаем джихада (священной войны против неверных), у нас нет (кроме эмоциональных сообщений поздних русских литературных памятников конца XV века). Практически отсутствует (хотя полностью не исключена) вероятность того, что в конце XIV века в Орде могли появиться какие-то влиятельные силы, способные поднять на джихад многонациональное и веротерпимое население западного крыла улуса Джучи и Причерноморья, которое исповедывало около десятка разных религий — от всевозможных языческих верований до буддизма.

Неизвестно нам и вероисповедание самого Мамая: он мог быть мусульманином, мог быть язычником (во многих редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» Мамай молится русским языческим богам — Перуну и др.), а мог быть и… христианином. Более того! Известно, что победитель «безбожного» Мамая, благоверный князь Дмитрий Донской, канонизирован Русской православной церковью, правда, довольно поздно, в XX веке — в 1989 году. Зато «безбожный» Мамай удостоился этой чести на несколько веков раньше. Кто не верит — может убедиться сам (рис. 5.33). На серебряном диске из православного монастыря Гелати (Грузия) изображен Св. Мамай с крестом в руке… Или было два Мамая?

Впрочем, даже будучи язычником, Мамай в вопросах веры вряд ли отличался от прочей ордынской знати, которая, как нам известно по многим историческим источникам, умела хорошо ладить с русской православной церковью. Об этом свидетельствуют не какие-то там полуисторические-полулитературные сочинения, а реальные документы — целый корпус грамот (ярлыков), в разное время выданных золотоордынскими ханами русским митрополитам. Коллекция этих ярлыков была опубликована М. Д. Приселковым в 1916 году [ Ханские ярлыки русским митрополитам. Пг., 1916] и содержащиеся в этих документах данные рисуют чрезвычайно любопытную картину отношений золотоордынских ханов и православной церкви, православной церкви и русской княжеской власти…

«Золотоордынские ханы, — пишет М. Д. Приселков, — мало вмешивались во внутренние порядки покоренной Руси… Как за время золотоордынского владычества на Руси складывались отношения церкви и княжеской власти, мы имеем общее представление… Данные эти не оставляют сомнения в том, что за все время золотоордынского владычества шла борьба светской и духовной власти на Руси, и уставная грамота великого князя Василия и митрополита Киприана вводит нас с совершенною ясностью и в результаты этого состязания за власть над церковным имуществом, и в основные пункты спора… Борьба церкви и царства не выходила у нас из каких-либо принципиальных соображений со стороны светской власти, а вызывалась действительною нуждою государства, которая ставила московских князей в двойственную позу — покровителя церкви, се «благочестивейших» сынов — с одной стороны, и «наступающих утеснителей» и секуляризаторов церковного имущества — с другой. В то же время «золотоордынские ханы брали на себя заботу ограждения церковного имущества от посягательств со стороны всех, не только своих чиновников» [Приселков, с. 34–35]. То есть, для православной церкви союз с золотоордынскими ханами обеспечивал немалые выгоды, так как гарантировал неприкосновенность церковного имущества от покушений со стороны московских князей.