Павел Черносвитов - Загадки Древней Руси

Так, может быть, дело было в другом: у Ягайло собственных сил было слишком мало? Это Московский летописный свод 1479 года утверждает, что Ягайло шел «со всею силою Литовскою и Лятьскою» (ляхскою, то есть польской) [ПСРЛ, т. XXV, с. 201]. Но подобное было бы возможно только после литовско-польской унии 1385 года, но не в реальной политической ситуации 1380 года. Не было у него на тот момент «всей силы», тем паче, что часть собственно литовских сил ушла с его же братьями-соперниками на Куликовскую битву. Отсюда вывод, который сводится к трем «либо».

Либо Ягайло в одиночку не на что было рассчитывать даже после битвы и огромных потерь войск Дмитрия: собственное войско его было слишком слабо.

Либо потери русского войска были «эпически» преувеличены авторами памятников Куликовского цикла, как, впрочем, и сами масштабы битвы, о чем мы говорили выше. А у Ягайло не было возможности оценить эти потери, и узнал он только одно — Дмитрий победил! И это подействовало на него деморализующе, что психологически понятно.

Либо, наконец, рассказ о походе Ягайло к Куликову полю выдуман гораздо позднее — скорее всего, в 1480-е годы, с вполне объяснимыми политическими целями, о которых мы говорили в начале этой главы. Последнее представляется нам наиболее правдоподобным: никакого похода Ягайло к Куликову полю не было вообще, тем более что об этом известно только из памятников Куликовского цикла. Западнорусские летописи по этому поводу молчат.

Весьма характерно, что Основная и Распространенная редакции «Сказания о Мамаевом побоище» никакого Ягайло не знают. Врагом Дмитрия Донского в Куликовской битве 1380 года в них выведен великий литовский князь Ольгерд, умерший в 1377 году. Исследователи всячески пытаются объяснить этот парадокс, но, между прочим, еще А. А. Шахматов считал, что в первоначальном виде «Сказания о Мамаевом побоище» фигурировало имя «Ольгерд», которое затем заменили на исторически более верное «Ягайло». На наш же взгляд, московским авторам второй половины XV века, по большому счету, было глубоко безразлично, кто противостоит Дмитрию Донскому — Ольгерд или Ягайло, главное — надо было показать, что Литва является «историческим» врагом Москвы.

Поход Дмитрия Донского за Дон, несомненно, является событием чрезвычайным, из ряда вон выходящим. Сам факт такого глубокого проникновения русской рати в глубь степей может сравниться разве что с походом князя Игоря Святославича на половцев в 1185 году. Никогда еще со времен Батыя русские не уходили так далеко в степь.

Как считает В. В. Каргалов, «Дмитрий Иванович намеревался встретить Мамая где-то на Муравском шляхе, обычной дороге ордынских набегов» [Каргалов, с. 80]. Но что случилось? Почему Дмитрий Донской не остановился ждать Мамая на водных рубежах — на Оке или ее притоках, как, например, на Воже в 1378 году, а двинулся в самое сердце степей, рискуя попасть в мешок: ведь с запада, если верить памятникам Куликовского цикла, шел Ягайло, с востока — Олег Рязанский, а с юга — Мамай?

Куда шел Дмитрий Донской? И чего вообще хотел Мамай?

«Целью действия Мамая, по слухам, было полное порабощение России, совершенное истребление русских князей и замена их ханскими баскаками. В заключение татары грозили истребить и веру православную, заменив ее магометанством», — с плохо скрытой усмешкой пишет Д. Ф. Масловский [Масловский, с. 212]. Впрочем, разные летописные источники по-разному объясняют цели Мамаева похода: Мамай хотел отомстить Дмитрию за разгром в битве на Воже отряда мурзы Бегича; Мамай хотел добиться возобновления выплаты дани («выхода»), которую Дмитрий отказался платить, воспользовавшись «замятней» в Орде; Мамай, возгордясь, захотел повторить Батыево нашествие и разорить Северо-Восточную Русь дотла. Позднейшие историографы добавили к этим летописным сообщениям свои собственные «глубокие», как им кажется, соображения: прозорливый, дальновидный и политически грамотный Мамай «надеялся разрушить те объективные экономические и политические условия, которые вообще делали возможным свержение ордынского ига… Речь шла, таким образом… о большой войне, предпринимавшейся ордой с далеко идущими политическими целями» (как писал автор одной из «юбилейных» книжек 1980 года). Впрочем, это не «потолок» буйного полета фантазии — по страницам популярных изданий бродят версии о том, что Мамаем руководил римский папа (без комментариев. — Прим. авт.); о том, что Дмитрий Донской, верный друг татар, шел на Мамая защищать исконные права Джучидов (в лице Тохтамыша) на сарайский престол… Вероятно, только слабое знание источников и отсутствие политического заказа не позволило авторам подобного рода версий сочинить гипотезу о том, что Мамай являлся полководцем Александра Македонского (Это, кстати, делается элементарно, надо только знать, откуда черпать сведения об этом. — Прим. авт.).

Какое дело Дмитрию было до наследственных прав Джучидов? Какая такая трогательная дружба могла связывать Дмитрия Донского с Тохтамышем? И откуда это следует? Два-три туманных летописных сообщения (в том числе Симеоновской летописи), на которые пытаются ссылаться сторонники этой «евразийской» версии, не позволяют однозначно говорить о том, что Дмитрий желал восстановления единства Орды под властью Тохтамыша. Какая ему разница, кому платить дань — Мамаю или Тохтамышу? Да, Мамай требовал выплаты дани в большем размере, но если бы Тохтамыш потребовал того же — пошел бы Дмитрий рубиться с ним на Куликово поле? Ответ на этот вопрос исчерпывающе дали события 1382 года, когда Тохтамыш сжег Москву и принудил Дмитрия выплачивать дань — подробности смотри в учебнике истории.

Кстати, вопрос о том, кто был узурпатором власти в Орде — Мамай или Тохтамыш — однозначно не решается. И.Б Греков [Греков, 1970] отмечает противоречие между «Летописной повестью о Куликовской битве» и «Сказанием о Мамаевом побоище» в оценке деятельности Тохтамыша и генуэзских «фрязов»: «Летописная повесть» пространной редакции, как мы знаем, обрушилась на «фрязов» как союзников Ордынской державы в 1380 году, изображая Тохтамыша узурпатором ханской власти в Золотой Орде. В «Сказании» «фрязы» как союзники Ордынской державы уже не выступали. Мамай изображался как главный противник русской земли, который и после Куликовского поражения готовил новый поход на Русь. Что же касалось Тохтамыша, то он оказывался в роли такого хана, который, во-первых, содействовал предотвращению нового вторжения Мамая в русские земли, во-вторых, выступал не в качестве узурпатора ордынского престола, а в качестве «добровольно» признанного местными феодалами правителя Золотой Орды» [Греков И.Б. О первоначальном варианте «Сказания о Мамаевом побоище». «Советское славяноведение», 1970, № 6]. Иными словами, в русском летописании существовали две трактовки событий в Орде — «промамаевская» и «протохтамышевская».