Павел Черносвитов - Загадки Древней Руси

История — наука политическая. Она была такой во все времена. Во все времена власть предержащие проявляли повышенный интерес к тому, как освещается их деятельность на страницах летописей и хроник: ведь в историю, как известно, можно попасть, а можно и влипнуть. Этим объясняется то стремление к контролю за историографическими сочинениями, которое присуще любой авторитарной власти, и, естественно, не только в России и не только в древние времена.

В XVI веке текст «Летописца начала царствования» подвергался редактированию под личным наблюдением царя Ивана Грозного. Текст «Нового летописца» (1630), посвященного событиям Смутного времени и воцарению Романовых, составлялся при царском дворе, а по указанию патриарха Никона он был затем отредактирован, получив название «Летопись о многих мятежах». Многие взгляды на историю России в XVIII столетии сформировались под влиянием политических оценок, сделанных Екатериной II в ее «Записках». Можно вспомнить и о том, как писался «Краткий курс истории партии» при Сталине и после него.

Поэтому совершенно несостоятельными являются появившиеся в последние годы утверждения (их уже стали повторять даже не очень глупые люди), что источники по русской истории якобы искажены какими-то тайными злопыхателями. Да, историческая истина в летописях искажена, иногда до неузнаваемости искажена, но причин этому, как всегда, было две. С одной стороны — это естественная информационная энтропия (потеря, рассеяние информации со временем), с другой — нарочитые поправки, делавшиеся всегда с ведома и благословения великих князей, царей, митрополитов, патриархов и других политических деятелей. «Политика — грязное дело» — эта фраза сегодня стала расхожей. Но кто вам сказал, что она была когда-то «чистым» делом?

Сообразуясь с политическими или иными целями, составители летописей часто шли на откровенные фальсификации. Гораздо позднее, в XVIII–XX веках, широкое распространение получили фальсификации исторических источников (одна из самых известных фальшивок — пресловутая «Велесова книга»). Эти фальсификации, как правило, имели политические (к примеру, династические) или иные идейные мотивы (например, пропаганда язычества в противовес христианству — весьма популярная тема у русских масонов), но иногда объяснялись и просто чьим-либо желанием прославиться и т. п. [подробнее об этом см.: Козлов В. П., Тайны фальсификации. М., 1994, 1996].

В результате позднейших искажений летописное сообщение теряет значение достоверного источника, превращаясь в сложный многослойный текст, вычленить из которого истину бывает порой довольно трудно. Воспринимать текст источника в том виде, в котором он дошел до нас в результате многократного переписывания, нельзя без специального анализа. Этим занимается специальная историческая дисциплина — текстология. Но и на этом пути лежат многие подводные камни, так как при тенденциозном подходе к тем или иным историческим событиям возникает соблазн объявить то или иное сообщение летописи недостоверным, если оно не работает на взгляды и установки историка, особенно если эти взгляды и установки лежат в русле господствующей идеологии или иной тенденции. В результате вместо широкого исторического анализа возникает тенденциозно подобранная и соответствующим образом оформленная выборка фактов, служащая обоснованием позиции автора. Но и противники этого поступают аналогично, нередко в том же самом источнике ища доводы в свою пользу и выстраивая свою собственную выборку фактов.

Таким образом, любое историческое исследование, любая историческая работа — это практически всегда выборка, при которой многие факты остаются «за бортом». Увы, это неустранимо, и мы специально хотим обратить внимание читателя на это обстоятельство. И, конечно, было бы несправедливым считать, что оно обусловлено только политической ангажированностью исследователей. Историк, как и любой исследователь, может просто быть уверенным в том, что какие-то исследовательские методы непродуктивны, и отвергать получаемые ими результаты, а вместе с ними и ту группу фактов, которая этими методами выявляется.

Скажем, некоторые лингвисты считают, что материальная культура какого-либо социума, выявляемая археологически, никак не связана с его этнической принадлежностью, то есть не является этническим маркером. И для них археологические поиски предков тех же славян и исходной территории их формирования — занятие совершенно бесплодное, а факты, добытые таким путем, ни о чем не говорят. Но есть и археологи, и историки, которые уверены, что язык в определенных исторических условиях может быть навязан совершенно «постороннему» этносу, и в довольно короткие сроки, а потому он зачастую никак не связан с его этническим самосознанием и многовековой этнической культурой. Поэтому сводить историю какого-либо народа к истории его языка — вещь совершенно бессмысленная.

Подобные же разногласия существуют и среди тех историков, которые изучают письменные источники. И здесь формирование выборки предпочтительных документов неизбежно. Скажем, большинство современных исследователей уверено, что всевозможные генеалогические легенды о происхождении какого-то народа от первопредка, носящего имя этого народа (Эллин, Скиф, Славен, Чех, Лех, Рус и т. д.) — типичные примеры сугубо мифологического мышления. А, как мы не раз говорили выше, такими легендами буквально переполнены средневековые «Истории» самых разных авторов! И, естественно, факты подобного рода всегда останутся «за бортом» у исследователей такой ориентации. Зато, если считать генеалогические легенды действительно историческими фактами, то история любого народа поразительным образом либо упрощается, либо расплывется как во времени, так и в пространстве. Это мы пытались показать, рассказав вкратце об Иоакимовой летописи и о «панславянской» истории Мауро Орбини. Истории разных народов вдруг оказываются историей одного народа, она может охватить огромную территорию и опуститься на тысячелетия в глубь времен и т. п.

Нечто подобное происходит в таком случае и с историческими личностями. Они становятся иногда невероятно долгоживущими, или «стяжными» — когда к одному историческому персонажу «стягиваются» события, на самом деле происходившие с несколькими. Подобные примеры, приведенные нами выше, читатель, наверное, помнит. Так что иногда выборочное использование историком только определенных документов может быть обусловлено вполне рациональной тягой к устранению такой расплывчатости, к стремлению конкретизировать «действующих лиц и исполнителей» важных исторических событий.