Павел Черносвитов - Загадки Древней Руси

Между тем практически любая народная традиция — там, где она зафиксирована документально — дает эту «схему строения» народной памяти. Двигаясь по истории назад, мы как-то плавно и незаметно погружаемся в эпическое время, где действующие лица укрупняются, превращаются в великих героев или мудрецов. Именно в эти времена начинают складываться народы — потомки или соратники героев-родоначальников, всех этих Эллинов, Пеласгов, Чехов, Лехов, Вандалов, Русов, Одинов, Гэсэров и прочих — несть им числа. Но и эпические времена — не конец истории, поскольку они также плавно переходят во времена мифические, и никаких жестких границ между ними нет. В эти времена главные фигуры повествований укрупняются до космических, вселенских масштабов, превращаясь в богов. Их деяния — это уже борьба за власть над миром, попытка установить в нем некий свой порядок. И это уже понятный людям порядок, ибо все, что было до него — хаос, то есть то, что людям непонятно и потому враждебно. Самые же ранние из великих эпических героев действуют на фоне деяний богов, и иногда прямо в них участвуют, поэтому и невозможно провести четкую границу между мифическим временем и эпическим, равно как, впрочем, между эпическим и историческим.

Приходится признать, что за такой «конструкцией» истории стоит «конструкция» человеческого мышления. С течением тысячелетий человечество копит свой опыт, опыт своей коллективной жизни, и обобщает его. И это правильно: в конце концов, человеческое мышление — это инструмент выживания в мире, и, чтобы этот инструмент «работал», нужно, чтобы у него была своя «модель мира». Вот эта модель и строится, корректируется из века в век. И самые ранние, древние времена коллективной жизни, обобщаясь коллективной же памятью, проецируются уже на строение Вселенной, всего мира. Обобщенные фигуры древних времен, сливаясь во тьме веков в одну или несколько наиболее ярких, типичных., или, как говорил Карл Г. Юнг, архетипических, превращаются в могучие силы мира — в богов, а собственная древнейшая история — в миф о становлении мира, в космогонию. Короче, это, как сказали бы философы, путь от конкретного к абстрактному. Да иначе и быть не может: человек — плоть от плоти мира живого на Земле, и у него за спиной ничего нет, кроме опыта собственной многотысячелетней жизни. Где же ему взять другую «модель мира», как не из этого опыта!

Но историкам-то от этого не легче, вот в чем беда! Они как раньше не знали, так и сейчас не знают, где нужно проводить грань между собственно историческим и эпическим временем в сказаниях, донесенных до ранних летописцев народной памятью. Хотя, конечно, некоторый прогресс в самой исторической мысли наблюдается. Если, скажем, Геродот (V век до н. э.) мог еще обсуждать с египетскими жрецами (с изрядной долей скепсиса, впрочем) вопрос о том, как давно правление страной в Греции или в Египте перешло от богов к первым великим людям, то уже Тациту или Плинию Старшему (I–II века н. э.) такое и в голову бы не пришло. А уж Аммиану Марцеллину (IV век н. э.) или Иордану (VI в.) и подавно. Правда, средневековые летописцы века до XIV традиционно начинали свои повествования от библейских персонажей и сюжетов типа Вавилонского столпотворения и многие исторические события объясняли проявлением воли Божьей, но все-таки это были люди духовного звания — им можно простить такой подход. Однако века с XVI эта тенденция исчезает, и ход истории начинают описывать как ряд естественно протекающих процессов. Но от эпических персонажей в качестве главных действующих лиц отказываться еще не желают! Они исчезают только в конце XVIII — начале XIX века, да и то не у всех историков.

И это понятно. Хотя история и становится все более рациональной наукой, историки как XVIII, так и XX века не знают, на какой исторической глубине человеческая память собственную историю превращает в эпос! Живой, хрестоматийный, можно сказать, пример — знаменитый Троянский цикл. Археологи считают, что троянская война, окончившаяся разрушением Трои, действительно была, и се время — 1200—1100-е годы до н. э. Считается также, что Гомер жил веке в VIII до н. э., и не позже чем веке в VII, то есть лет через сто, его «Илиада» и «Одиссея» были записаны. Стало быть, лет 500–600 люди события такого масштаба помнят, точнее, тогда помнили. Но ведь Троянский цикл — чистейшей воды эпос, прямо переходящий в миф! Что в нем исторического, кроме самого факта падения Трои? Да и одна ли эпопея в нем описана? Некоторые историки уже задавались вопросами: почему Троя называется то Троей, то Илионом? Почему осаждающие ее греки именуются то ахейцами, то аргивянами, то данайцами? Может быть, гомеровская эпопея — результат слияния в народной памяти как минимум двух балкано-малоазийских войн? Никакого аргументированного ответа на этот вопрос нет.

Ну а греческие этногенетические мифы? Скажем, Пеласг, прародитель пеласгов — древнейшего населения Греции, рожден самой землей, согласно ранней версии в греческой мифологи [Мифы народов мира, т. 2, с. 297]. Говорит ли это нам о чем-нибудь? Конечно! Это мифическое подтверждение того, что народ с таким именем был аборигенным для индоевропейских пришельцев-прагреков. А Эллин, сын Дсвкалиона и Пирры, внук Прометея, отец Эола, Дора и Ксуфа, мифических родоначальников главных греческих племен [то же, т. 2, с. 660]. О чем это говорит? Да о том, что греки помнили свое происхождение от единых предков. А если вспомнить, что Девкалион и Пирра — единственные люди, пережившие потоп, и что греческий миф о потопе в главной сюжетной линии повторяет библейский миф о потопе, который, в свою очередь, является вариантом древнего шумерского мифа [то же, т. 2, с. 325], то начинаешь думать о справедливости гипотезы, согласно которой индоевропейская прародина находилась на Ближнем Востоке (см. главу 1).

К тому же можно вспомнить миф о Кадме, основателе города Фивы в Беотии, который попал на Балканы из Финикии [то же, т. 1, с. 607]. Или Даная, брата Египта, с его дочерьми — Данаидами, бежавшими на Балканы, в Аргос, от домогательств сыновей Египта [то же, т. 1, с. 349]. Понятно, что, как и все мифы такого рода, они содержат информацию о главных событиях своего народа, обличенную в сколь угодно замысловатую форму. И в данном конкретном случае можно говорить о достаточных мифологических (фольклорных) основаниях для предположения о приходе прагреческого этноса на Балканы с территории Ближнего Востока.

Так насколько древние события способна удержать народная память, пусть и в абсолютно мифической форме? Не будем увязать в вопросе о древности мифа о потопе. Этот миф в самых различных формах — из которых, впрочем, многие повторяются в разных частях света — известен огромному количеству народов мира, как в Старом, так и в Новом Свете [Фрэзер, 1989, с. 67—170]. на всякий случай напомним, что, раскопки в Месопотамии показали, что на раннешумерийской стадии развития культуры (примерно в начале IV тысячелетия до н. э.) там действительно был грандиозный потоп, возможно, даже не один. Затопленная при этом площадь, по подсчетам археологов, составляла примерно 500 × 150 километров [Амальрик, Монгайт, 1966, с. 70–71]. И то, что у греков сохранился ближневосточный вариант этого мира, говорит лишь о каких-то древних контактах прагреческого этноса с ближневосточной семитической средой, где этот миф — свой «собственный». Сами же греческие этногенетические мифы сообщают о том, что греки «помнят себя» со времени прихода на Балканы. Остается выяснить, когда это было.