Политбюро и дело Берия. Сборник документов

Приведенные мною факты и обстоятельства и многие другие, которые я в этом письме не привел, еще более утвердили меня в мысли, что подобные явления в нашей действительности стали возможны в результате коварного обмана руководства партии, а деятели, избравшие своей профессией обман путем изощренной фальсификации, служат не государственным, а узкогрупповым, своекорыстным интересам.

Оценивая реально положение, в котором очутился, и памятуя о судьбе честных коммунистов, уничтоженных за попытку сообщить ЦК правду о неблагополучном положении в органах, я понимал неизбежность моей насильственной смерти.

Не желая умереть, не сообщив товарищу Сталину всего того, что я знал, я решил написать ему письмо.

Не зная, дойдет ли письмо по назначению, я решил написать тогдашнему министру госбезопасности Абакумову с просьбой доложить содержание письма товарищу Сталину.

Весною 1948 года я сдал письмо в приемную МГБ. В этом письме я писал о спровоцированной в 1936 году фальсификации с целью компрометации товарищей Ворошилова К. Е. и Калинина М. И. и ошельмовании во вражеской деятельности тов. Жемчужиной.

Я указал, что данные следствия по этому делу явились не результатом того, что содержавшиеся в них факты имели место в действительности, а благодаря примененным в процессе следствия методам и приемам.

Этим письмом я свидетельствовал, что все материалы этого следствия являются клеветой и ложью, и просил подвергнуть меня допросу для дачи подробных показаний.

В этом письме я указал о первой моей попытке в 1938 году сообщить правду об этом деле руководству партии и что в результате нарушения мною исписанных канонов круговой поруки лица, заинтересованные в сокрытии правды, упредив меня, выставили меня в роли «потрясателя основ» и таким путем развязали себе руки в отношении меня.

Далее я писал, что подобные явления стали возможны в результате подмены принципа партийности и государственности в работе органов беспринципной групповщиной.

В заключение я просил доложить товарищу Сталину содержание моего письма.

Никто меня не вызвал и со мной не разговаривали, но то, чему подвергли после этого письма меня и мою семью на протяжении шести лет и до последнего времени, оказалось хуже смерти.

В этом письме я не могу изложить все, о чем должен рассказать, и прошу, если никто из руководителей партии не сможет лично меня выслушать, поручить человеку, заслуживающему доверие, поговорить со мной.

Вместе с этим прошу дать указание министру внутренних дел разыскать упомянутое мною письмо, а также несколько других моих писем на имя Абакумова, посланных мною с фронта.

Визель

Москва, Б[олыпой] Комсомольский пер., 5, кв. 30

тел. дом. К-5-81-93

служ. Б-6-84-64

15. VII. 1953 г.

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 481. Л. 4–9. Копия. Машинопись.

Письмо М. Зимянина от 15 июля 1953 г. Н. С. Хрущеву

Секретно

Разослать членам Президиума

ЦК КПСС

[п.п.] Н. Хрущев

16. VII.53r.

Секретарю ЦК КПСС

тов. Хрущеву Н. С.

В соответствии с Вашим поручением докладываю о содержании разговоров, которые у меня были с врагом народа Берия дважды по телефону и один раз — на приеме у него 15 июня 1953 г.

Первый телефонный разговор состоялся незадолго (за 3 или 4 дня, даты точно не помню) до принятия постановления Президиума ЦК КПСС от 12 июня 1953 г. «Вопросы Белорусской ССР». Я работал тогда в МИД СССР. Позвонил работник из секретариата Берия и предложил мне позвонить по кремлевскому телефону Берия.

Я позвонил и состоялся разговор следующего содержания. Берия спросил, как я попал в МИД? Я ответил, что был вызван в ЦК КПСС и к товарищу Молотову, что состоялось решение Президиума ЦК, в соответствии с которым я и работаю в МИД СССР. Затем Берия спросил, знаю ли я белорусский язык. Я ответил, что знаю. После этого Берия сказал, что вызовет меня на беседу и повесил трубку.

Я доложил об этом разговоре товарищу Молотову, сначала по телефону, а затем устно. Устный разговор состоялся несколько позже. Полагая, что меня могут перевести на работу в МВД, я сказал товарищу Молотову, что хотел бы остаться в МИД СССР. Однако товарищ Молотов, ничего не сказав мне о записке Берия, дал понять, что речь идет об ином предложении, против которого ему трудно возражать.

Второй телефонный разговор с Берия состоялся (также после предварительного звонка его помощника), насколько я помню, уже после принятия решения Президиума ЦК от 12 июня. Берия предложил мне явиться к нему в понедельник, 15 июня 1953 г.

В понедельник я был на приеме у Берия вечером. Разговор продолжался примерно 15–20 минут.

Берия начал беседу с того же, что и в телефонном разговоре, — как я попал в МИД? Я ответил. Берия заявил, что решение о моем назначении в МИД было ошибочным, неправильным, не мотивируя почему. Я ответил, что «мое дело солдатское». Когда ЦК решает вопрос о моей работе, я не могу рассуждать, правильно ли это или неправильно, а обязан выполнять решение, как и всякое другое.

Берия возразил: «Ваше дело не совсем солдатское. И даже вовсе не солдатское». И тут же перешел к следующему тезису, что белорусы удивительно спокойный народ. На руководящую работу их не выдвигают — они молчат, хлеба дают мало — они молчат. Узбеки или казахи на их месте заорали бы на весь мир. Что за народ белорусы?

Не зная, с каким заклятым врагом партии и народа я имею дело, я принял эти слова, как произнесенные не всерьез, и, помню, что ответил Берия, что белорусы — хороший народ.

Затем Берия спросил меня, как я оцениваю Патоличева. Я пытался дать краткую объективную характеристику тов. Патоличеву, но Берия прервал меня, сказав, что я напрасно развожу «объективщину», что Патоличев — плохой руководитель, пустой человек. После этого Берия заявил, что он написал записку в ЦК КПСС, в которой подверг критике неудовлетворительное положение дел в республике с осуществлением национальной политики, а также с колхозным строительством. Кратко пересказав содержание записки, Берия заявил, что надо поправлять положение, что мне предстоит это делать. При этом Берия сказал, что я не должен искать себе «шефов», как это делали мои предшественники.

Я ответил, что «шеф» в партии есть один — Центральный комитет партии. Берия заметил: «и правительство». Я сказал, что это само собой разумеется, так как ЦК партии и правительство неотделимы друг от друга.

Берия вновь заявил мне, чтобы я не искал себе «шефов». Это уже звучало, как предостережение или угроза, ибо сказано было очень резко. Я ответил, что учту его совет.

Затем Берия осведомился, читал ли я его записку о Белоруссии. Я ответил, что ничего не знаю об этой записке. Берия тут же предложил сотруднику принести записку и завизировал ее на мое имя.