Александр Левинтов - Книга о вкусной жизни [Небольшая советская энциклопедия]

И далее идет известная на весь полуостров история о том, как местный старожил Андрей набрал в выходные 76 белых, как он отвез половину из них в ресторан в Салинас и какие, наверное, бешеные деньги на этом заработал. Далее следуют рассуждения о том, почем у него могли взять эти грибы в ресторане и почем их продал сам ресторан, о том, что рестораны жутко наживаются, что это — хороший бизнес и неплохо было бы открыть здесь русский ресторан, что все американцы — дураки в жратве, и им можно скормить за огромные деньги самый обыкновенный борщ или грибную солянку, что на Россию опять наступает фашизм, но снег в Москве еще не выпал, а ведь уж давно пора, что…

И мы договариваемся о совместном обеде часа через полтора, у меня.

— Смотри, помрешь от холестерола, кончай водку пить, — внушительно прочел мне назидание Женя и в обнимку с Мишей поехал в свой Маунти Вью пред грозные очи благоверной.

Только они за дверь — Дан с Равией.

— А мы огорчить вас, — и показывают сумку, забитую отборными белыми, — на том самом месте, где встретились, прямо рядом с вашей машиной.

На обед появилось жаркое из грибов с картошкой, все та же незабвенная брынза и прочие дары леса и магазина.

И мы условились непременно не пропустить опят, которые скоро должны появиться.

Деньки стоят, в ожидании ливней, солнечные, пряные. Горы тонут в тусклом мареве старинного золота, а над океаном зависла сизо-голубая дымка наших детских мечтаний о дивных далеких странах. И вновь сквозь эту плохо видимую дымку вспоминаются анемоны ноябрьского Парижа и дети, играющие в парижский штандер под бдительным присмотром своих парижских мам. И девочка ловит мяч и щемяще знакомым голосом кричит что-то счастливое и непонятное. Что ж видно так плохо, и почему это весь прибой смазан? Ах, да, это я плачу отчего-то. И сразу встает кошачьим дыбом оголенная тоска московских тополиных дворов, где так пусто, так пусто, почти как в дачных поселках, забытых, забитых, непосещаемых до шалых новогодних гульбищ и весеннего раскупоривания утлого шестисоточного хозяйства.

И наезжает новая компания в мой дом и на наш полуостров. Пробежали мельком меленькие дожди, и вновь полезли из земли грибы: рыжики с маслятами, лисички да опята, лесная прелесть.

На сей раз мы решили устроить на 17-мильной дороге в Пеббл Бич грибалку с шампанским: немного, для приличия, обобрали, что смогли, поднялись на Голубичный холм, откуда открывается вид на начало света, с океанским простором, белым пароходиком, хижинами миллиардеров, разбросанными по лесу далеко внизу. И так славно кружится от брюта голова, и так полна она возвышенной тоски: где ж я раньше был и зачем мы все умираем?

Ноябрь — месяц праздничный. То день милиции, то день Благодарения. А тут еще и октябрьские. Я своих студентов спрашиваю: почему в России Октябрьскую революцию в ноябре отмечают? Ответы разные и вполне разумные:

• Она в октябре началась, а в ноябре закончилась

• Россия страна большая, новости идут медленно, вот и узнала окончательно вся страна о революции только в ноябре

• А коммунисты вообще большие путаники и в теории, и на практике.

Умные американские студенты, ничего не скажешь. И невдомек им, как, впрочем, и многим в России, что никакой Октябрьской революции просто не было, что это миф, придуманный много позже, что власть большевики захватили только в январе 1918 года, а до того в стране стоял бардак и было безвластие.

Впрочем, точно такой же миф — день Благодарения: самый духовно-возвышенный праздник в Америке, превращенный в обжираловку, праздник трогательного объединения европейцев с индейцами, которых сначала европейцы истребили.

До этого праздника еще неделя, а уже огорожены елочные базары и начался завоз калиброванных елок, пахнущих хвойной эссенцией китайского производства. Надо бы и мне в этом году поставить себе елочку, чтоб синтетическим лесом пахло.

Иногда звонит телефон.

— Как дела?

— Ничего. А ты?

— Я скучаю без тебя.

Скука — это нехорошо. Это очень унылое чувство. Я заливаюсь краской удовольствия вперемешку со стыдом: я отвык от того, что кто-то может скучать обо мне. Уже 12 лет я не чувствовал этой искренней и честной скуки другого человека.

Разговор пустой и короткий, ни о чем, отчего же я так стал спокоен и счастлив?

А колокольчики из «Ноября» Чайковского все заливаются и рассыпаются по свежим скрипучим сугробам, а мне все явственней слышится в их перезвоне печальный гул далекого похоронного колокола — вот и еще кто-то умер, оставив в неотступной тоске своих близких.

С тех пор, как жизнь моя наладилась и устаканилась, грибалка приобрела вальяжные и даже респектабельные черты и свойства. Это уже не проходной двор и вакханалия, с банями, водками и скупыми мужскими размышлениями о сути бытия. Раньше, бывало, доберешься до дому, что-нибудь сготовишь на скорую руку, набросаешь на стол, подчеркнуто небрежно, что ни попадя и от души. Публика отшумит — и вповалку на пару часов, пока не дойдет до кондиции вождения в нужную сторону, с нужной скоростью и с нужной безопасностью.

Теперь в доме к грибалке — особая чистота. На столе ничего не дыбится, а так все чинно и благообразно, по разным блюдечкам, тарелочкам, вазочкам. В центре — графинчик тяжелейшего хрусталя, с французским коньячком, потому как грибной стол — он теперь к марьяжности располагает. Тут тебе и винегретец, и фирменный салатишко с баклажанами, красным перчиком, чесночком и еще какими-то добавками, и соленые маслятки, и сыр трех сортов, от твердого пармезана до нежного бри, не без острой горгонзолы, разумеется, лимончик прозрачными дольками. Гвоздь предгорячего — баночка таллинских килек. Знали ли ее далекие доперестроечные предки по цене 33 копейки за такую же банку, 70 копеек за кило, если в разновес, что теперь она — предмет экспорта и ностальгии, стоит по 1.99 в твердой СКВ, называемой теперь у. е., а по-нашему, по-простому, по-эмигрантски, доллар.

Хороша она, килечка, с винегретом, на черном ржаном хлебе (спасибо братьям немцам, пекущим здесь, в Калифорнии, на краю света, можно сказать, нашу черняшку), особенно, если в паре с кругляшом крутого яйца, но особая прелесть — с отварной в мундире картошкой, если ее, вареную, раздеть, покромсать, смешать с тонкой нарезки репчатым луком, припудрить черным перцем и заправить постным маслом.

Легко и свободно, июньским мотыльком проскальзывает первая, того же тяжеленного хрусталя рюмашка, за ней вторая и последующие, вплоть до грибного супчика из грибной мелочи, придающей всему супу и даже перловке в нем требуемую душой слизистость и протяжность.

После супчика наступает легкая осоловелость, снять которую призваны жареные грибки — их должно быть немного, чтоб не брать лишнюю тяжесть на сердце. В подступающей усталости только рука неутомимо мечет искрящиеся хрусталем и гранями рюмашки. После жареных грибов необычайно кстати плов, фирменное блюдо хозяйки, приготовленный еще вчера в тяжелом чугунном казанке, свадебном подарке, сделанном старинным знакомцем.