Георг Зиммель - Большие города и духовная жизнь

Города — прежде всего средоточия максимального хозяйственного разделения труда; в этом они порождают такие крайние явления, как, например, доходная профессия «четырнадцатых» в Париже: это люди (их жилища можно познать по соответствующим вывескам), которые в обеденный час всегда наготове, в подобающем костюме, так что их можно быстро вызвать и добавить к компании, садящейся за стол, если в ней оказалось тринадцать человек. Пропорционально своему размеру город все более полно обеспечивает главные условия разделения труда: круг потребителей, величина которого позволяет ему приобретать в высшей степени многообразный набор товаров и услуг, а при этом скученность индивидов и их борьба за клиента принуждают каждого к специализации, чтобы его не так легко мог оттеснить другой. Главное — в том, что борьбу за пропитание, которая раньше велась с природой, городская жизнь превратила в борьбу за человека: ту выгоду, за которую борются, здесь получают от человека, а не от природы. В этом источник не только вышеупомянутой специализации, но и более глубокого явления: тот, кто предлагает товары и услуги, должен стараться вызывать у клиента, за чью благосклонность он борется, все новые и все более своеобразные потребности. Необходимость специализироваться, чтобы найти еще не исчерпанный источник дохода, выполнять функцию, в которой тебя не заменит легко другой, подталкивает к дифференциации, утончению и обогащению потребностей публики, а это, как нетрудно заметить, неизбежно приводит к росту индивидуальных различий между представителями этой публики.

И это нас подводит к теме духовной — в узком смысле — индивидуализации душевных свойств, которую обусловливает город пропорционально своему размеру. Целый ряд причин этого совершенно очевиден. Прежде всего — трудность утверждения собственной личности в масштабах жизни большого города. Когда оказываются исчерпаны возможности количественного наращивания значения и энергии, люди переходят к качественному обособлению, дабы хоть таким способом — возбуждая чувствительность к различиям — завоевать внимание социального окружения. Это в конце концов ведет к самой нарочитой прихотливости, к характерной именно для больших городов экстравагантности, причудливости, стремлению выделиться, любви к драгоценностям, причем смысл всего этого уже вовсе не в содержании подобного поведения, а лишь в его форме — в том, чтобы отличаться, выделяться и благодаря этому стать заметным. Для многих натур это последнее средство сохранить — окольным путем, через сознание других — хоть какую-то самооценку и осознание того, что они занимают какое-то место. В том же направлении действует и другой момент, неприметный, но обладающий, пожалуй, заметным суммарным действием: жителю большого города доводится встречаться с другими лишь редко и недолго (по сравнению с общением в малом городе), и из-за этого соблазн предъявить себя в подчеркнутом, концентрированном, максимально характерном виде тут гораздо выше, нежели там, где люди видятся часто и подолгу, в силу чего у каждого из них складывается однозначное представление о личности другого.

Однако самая глубинная причина, благодаря которой именно большой город побуждает человека стремиться к наиболее индивидуальному личному бытию (независимо от того, насколько оправданно и насколько успешно это стремление в каждом отдельном случае), заключается, на мой взгляд, вот в чем. Развитие современной культуры характеризуется перевесом того, что можно назвать объективным духом, над субъективным; то есть в языке и в праве, в производственной технике и в искусстве, в науке и в предметах домашнего обихода воплощена сумма духа, за ежедневным увеличением которой духовное развитие субъектов следует лишь очень частично и со все нарастающим отставанием. Если мы окинем взором, например, гигантскую культуру, которая за последние сто лет нашла свое воплощение в предметах и познаниях, в институтах и удобствах, а потом сравним с нею культурный прогресс индивидов за этот же срок (хотя бы в высших сословиях), то между темпами их роста обнаружится ужасающее расхождение, а по некоторым позициям даже скорее регресс культуры индивидов — в том, что касается духовности, тонкости, идеализма. Это расхождение вызвано главным образом нарастающим разделением труда, требующим от индивида все более односторонней эффективности, максимальное усиление которой достаточно часто приводит к тому, что его личность как целое увядает. Во всяком случае, индивид оказывается все слабее и слабее в сравнении с буйно разрастающейся объективной культурой. Он — может быть, не столько в своем сознании, сколько на практике и в темных общих ощущениях, порождаемых ею, — низведен до статуса пренебрежимо малой величины, пылинки перед лицом гигантской организации вещей и сил, которые постепенно отнимают у него все его достижения, все его духовные достояния, все его ценности и переводят их из формы субъективной жизни в форму жизни чисто объективной. Достаточно указать на то, что большие города являются подлинными аренами этой культуры, переросшей масштабы всего личного. Именно здесь — в городских зданиях и учебных заведения, в чудесах и удобствах побеждающей пространство техники, в формах общежития и в зримых государственных учреждениях — индивиду встречается такая потрясающая масса кристаллизованного, ставшего безличным духа, что личность, так сказать, не способна против него удержаться. С одной стороны, ее жизнь бесконечно облегчается: побуждения, интересы, заполнения для времени и сознания предлагаются ей со всех сторон и как бы подхватывают ее потоком, в котором ей почти не требуется совершать собственных движений, чтобы плыть. Но, с другой стороны, жизнь все больше и больше складывается из этих безличных содержательных элементов и форм их подачи, стремящихся вытеснить все, что подлинно личностно окрашено и ни с чем ни сравнимо. И вот теперь это самое личное ради собственного спасения вынуждено прибегать к наивысшей степени своеобразия и особости; ему приходится хватать через край, чтобы быть вообще хотя бы слышным, в том числе и себе самому. Атрофия индивидуальной культуры вследствие гипертрофии культуры объективной — причина той яростной ненависти, которую питают к большим городам проповедники крайнего индивидуализма во главе с Ницше. Но по этой же самой причине их именно в больших городах так страстно любят: именно горожанину они представляются провозвестниками его самой неутоленной тоски и избавителями от нее.

Если мы зададимся вопросом о том, каково историческое место этих двух форм индивидуализма, питаемых количественными параметрами большого города, — то есть индивидуальной независимости и создания личной своеобычности, — то во всемирной истории духа большой город приобретет совершенно новую ценность. XVIII век застал индивида в насилующих его, обессмыслившихся путах политического, аграрного, цехового и религиозного характера. Они стесняли человека, как бы навязывая ему неестественную форму и давно уже ставшее несправедливым неравенство. В этой обстановке возник призыв к свободе и равенству — вера в то, что индивид обладает полной свободой перемещений между всеми социальными и духовными состояниями и что свобода эта проявит во всех людях то общее благородное зерно, которое природа в каждого заложила, — а общество и история лишь не дали ему правильно развиться. Наряду с этим идеалом либерализма формировался в XIX столетии — усилиями Гёте и романтиков, с одной стороны, и под влиянием экономического разделения труда, с другой, — еще один идеал: освобожденные от исторических пут индивиды хотят теперь еще и отличаться друг от друга. Уже не «всеобщий человек» в каждом индивиде, а именно его качественная единственность и неповторимость составляют теперь его ценность. В борьбе и в меняющихся переплетениях этих двух способов задавать субъекту его роль в обществе протекает внешняя и внутренняя история нашей эпохи. Функция больших городов заключается в том, чтобы предоставлять арену для их борьбы и попыток примирения: как мы увидели, своеобразные городские условия дают возможности и стимулы для развития обоих. Благодаря этому они занимают совершенно уникальное, обеспечивающее им несомненную значимость место в развитии душевного бытия; они оказываются одним из тех великих исторических образований, в которых противоположно направленные течения, охватывающие жизнь, словно бы на равных соединяются и раскрываются. Но это означает, что большие города, какую бы симпатию или антипатию ни вызывали в нас их отдельные проявления, находятся совершенно вне пределов той сферы, по отношению к которой нам пристало бы занимать позицию судьи. Эти силы вросли в корни и крону всей исторической жизни, в которой мы представляем собой мимолетную жизнь одной клетки, а потому наша задача заключается не в том, чтобы обвинять или прощать, а лишь в том, чтобы понимать [15] Содержание этого доклада по природе своей не опирается на литературу, список которой можно было бы привести. Обоснование и подробное изложение его основных культурно-исторических идей даны в моей «Философии денег» [1900]. (Примеч. автора) .