Жан-Пьер Баблон - Генрих IV

Через месяц наступил настоящий голод, и парижская буржуазия, состоявшая в большинстве из «политиков», стала роптать, осуждая радикалов. Генрих посчитал, что наступил подходящий момент обратиться «к жителям нашего города Парижа» (15 июня). Он пообещал им свою милость и любовь и обязался не преследовать за веру, если они его впустят в город. Призыв остался безответным, и тогда он в течение трех дней обстреливал город из пушек, а 19 июля захватил Сен-Дени.

Его армия значительно возросла за счет пополнения из провинций. У него уже было около 25000 солдат, из них 3500 дворян. В ночь на 27 июля под командованием короля начался штурм по всем направлениям. Были взяты все предместья правого берега, армия сооружала земляные валы, возводила баррикады, обстреливала из пушек ворота и стены, чтобы преградить доступ к ним защитникам, но все усилия разбились об ожесточенное сопротивление парижан. Уступать они явно не собирались.

Начался страшный август 1590 года. Продовольствие закончилось. В богатых домах еще оставались запасы, но люди скромного достатка голодали. Вместо пшеничного хлеба в пищу употребляли отрубной, но вскоре и он исчез. Хлеб начали печь из чего попало. По словам герцогини Монпансье, люди собирали на кладбищах кости, толкли их и пекли из них хлеб. «Те, кто его ел, умирали, — писал Пьер де Л'Этуаль — мне дали один такой кусочек, и я его долго хранил». Что касается мяса, то начали с лошадей, затем стали есть ослов, потом перешли к собакам, крысам и мышам. «Ландскнехты, люди бесчеловечные и дикие, стали охотиться за детьми и съели троих». Вскоре «бедному народу» пришлось есть шкуры животных, изделия из кожи, траву и свечи.

Не все безропотно переносили бедствия. По инициативе нового президента парламента Барнабе Бриссона образовалась пацифистская партия. 27 июля и 8 августа эта группа собрала во дворе Дворца Правосудия толпу, которая кричала: «Хлеба или мира!» Совет Шестнадцати не собирался уступать капитулянтам, и манифестацию разогнали силой, а тех, кто громче всех кричал, повесили.

И тем не менее даже среди лигистских властей были люди, пытавшиеся вести переговоры. Несмотря на клятву в Соборе Парижской Богоматери, ярый лигист, епископ Лиона д'Эпинак и известный политик епископ Парижский отправились к Генриху IV в аббатство Сент-Антуан-де-Шам. Их послал к «королю Наваррскому» совет, собравшийся во Дворце Правосудия, чтобы просить его «вступить на путь умиротворения всего королевства». Потом ту же просьбу они должны были передать герцогу Майенну. «Постойте, — воскликнул Генрих IV, — если я только король Наваррекий, то усмирить Францию и Париж не в моей власти. И хотя мне не по душе такое умаление моего сана, я не буду этот вопрос обсуждать. Знайте, что я превыше всего желаю видеть свое королевство спокойным. Я люблю столицу, как свою старшую дочь, и хочу ей добра, но пусть она признает королем меня, а не герцога Майенна или Филиппа II». Оба прелата довели до его сведения, что город будет защищаться до конца, но истинное их намерение заключалось в том, чтобы отсрочить решительный штурм и тем самым дать возможность подойти вспомогательным войскам. Король не дал себя провести, он прекрасно все понял, но не мог допустить, чтобы говорили, будто бы он отказался от переговоров и проявил бесчеловечность по отношению к своим подданным парижанам. 20 августа он разрешил покинуть город женщинам, детям, школярам, а потом и всем, кто этого хотел. Из аристократической солидарности он приказал также снабдить продовольствием принцев. Эти решения, продиктованные чувством сострадания, а может быть, и дальновидностью, не понравились королеве Англии. Она сочла это большой ошибкой, так как у врага сократилось число лишних ртов, и будет долго еще упрекать в этом своего союзника. Она никогда не проявила бы подобной слабости по отношению к бунтовщикам.

Испания избрала новую тактику. Поскольку Майенн потерпел ряд поражений и допустил много оплошностей, войсками, обещанными лигистам, должен впредь руководить испанский штаб, а точнее, герцог Пармский Александр Фарнезе, испанский наместник Нидерландов. Фарнезе был величайшим полководцем того времени. Он доказал свои военные и политические способности, укрепив власть испанцев в Нидерландах. Но несмотря на свои сорок четыре года, он был больным человеком, предчувствующим приближение смерти. Зная о большом значении, которое его государь придавал событиям во Франции, он решил добросовестно выполнить свой долг, но не рисковать своей репутацией в битвах с сомнительным исходом. Этот внук императора Карла Пятого был вдумчивым тактиком, долго готовящим каждую операцию, чтобы добиться гарантированного успеха, и никогда не отклонялся от своих планов. Для Генриха IV, склонного к внезапным озарениям и стремительным действиям, Александр Фарнезе был опасным противником.

До сих пор выполнить волю своего короля герцогу Пармскому мешали болезнь и мятежи в Нидерландах. Наконец 13-тысячная испанская армия тронулась в путь. 15 августа она соединилась с войсками Майенна. Вражеская армия приближалась к Парижу. 22 августа ее авангард был замечен неподалеку от Сен-Клу.

Королевский совет разошелся во мнениях по поводу дальнейших действий. Ла Ну предлагал не удаляться от Парижа, чтобы не лишаться преимуществ, достигнутых блокадой. На его взгляд, нужно было выждать, пока враг приблизится к пересеченной местности, к реке или лесу, и там застать его врасплох и разбить. Тюренн согласился с этим планом. Маршал Бирон, наоборот, советовал идти навстречу противнику и атаковать его там, где он находится, что было бы равносильно снятию осады. Позже маршала упрекали за то, что он умышленно дал скверный совет, чтобы отомстить королю, который все еще не отдал ему графство Перигор, обещанное 2 января 1589 г.

Мнение Бирона возобладало. Армия снялась с лагеря и пошла на Северо-Восток. В ночь с 29 на 30 августа король покинул свою штаб-квартиру в Шайо. Он собрал свою 25-тысячную армию в долине Бонди и 31 августа двинулся навстречу врагу. Он был убежден, что предстоит третья великая битва. Если он победит союзные войска, Париж упадет в его руки как спелый плод. В тот же вечер он описал свои переживания маркизе де Гершвилль, любви которой он в то время добивался: «Моя повелительница, я пишу вам эти строки накануне сражения. Исход его в деснице Господа, который уже распорядился, дабы случилось то, что должно случиться, и то, что он считает нужным для своей славы и блага моего народа. Если я проиграю, битву, вы меня никогда не увидите, я не из тех, кто бежит или отступает. Но заверяю вас, что если я буду умирать, моя предпоследняя мысль будет о вас, а последняя — о Боге, которому я вас препоручаю, как впрочем, и себя самого». Дотоле он еще не писал о возможности своей смерти.