Иван Оченков - Царь [СИ]

— Спасибо, красавицы, за пение, — похвалил я девушек. — Порадовали. Машка, иди, поцелую, да спать пора ложиться.

Та не заставила себя просить дважды, и, тут вскочив, с удовольствием подставила губы. Осторожно поцеловав егозу, я ласково потрепал ей волосы.

— Совсем большая уже стала, того и гляди просватают. Позовешь хоть на свадьбу-то?

— Ты мне, царь-батюшка, сначала принца обещанного найди, а за свадьбой дело не станет! — со смехом заявила маленькая оторва, а затем, лукаво улыбнувшись, добавила: — А почто только меня целуешь? Девочки тоже старались!

— Машка! — едва не прикрикнул от неожиданности Анисим.

— Эх, Марьюшка, — засмеялся я в ответ. — Да на что я им нужен со своими поцелуями такой старый?

— Ну, Глашке может и старый, — задумчиво протянула она. — А Аленушке в самый раз!

Вот же, паршивка, подумал я со смехом, и шагнул к девушкам. Поцеловав одну за другой в лоб и перекрестив, я пожелал всем спокойной ночи и пошел в горницу, где для меня была приготовлена постель. Уже выходя, я услышал ехидный возглас Машки: — "А почему вас не в губы?" и злобное шипение Пушкарева: — "Выпорю!" Припомнив красиво очерченные губы цвета спелой вишни у Алены и Глаши, я подумал, что мысль не так уж и дурна.

Ночь пролетела быстро, казалось, только сомкнул глаза и вот уже первые петухи кричат. Быстро поднявшись, я шагнул к двери и к своему удивлению, нашел у нее вместо дежурного спальника Никиту Вельяминова. Окольничий устроился на брошенном поперек пола бараньем тулупе, перегородив своим массивным телом вход. Вместо положенной по протоколу сабли, рядом с ним лежала плеть, но этому медведю и оружия не надо, он кулаком лошадь с копыт сбить может. Подивившись, что мой ближник столь неудобно заночевал, я осторожно переступил через него и направился во двор. Там уже вовсю суетились холопы и ратники охраны, встретившие своего царя глубокими поклонами. Закончив с утренними делами, я велел одному из них полить мне из ведра. Только что набранная колодезная вода, обеспечила вашему покорному слуге целую кучу свежести, причем без единой калории, а вот более-менее чистого рушника, чтобы вытереться у холопов под рукой не оказалось. Мои свитские, похоже, дрыхли без задних ног. Поливавший мне воду принялся голосить, зазывая некую Маланью, но я велел ему заткнуться:

— Тихо ты, анцыбал, хозяйку разбудишь.

— Да что ты, царь-батюшка, — зачастил тот. — Они с господином стрелецким полуголовой и его дочками к нему ночевать ушли!

— Эва, как! А ты почем знаешь?

— Так слыхал, как господин ей велел.

— Чудны дела твои, господи!

В этот момент во двор высыпали мои свитские во главе с Никитой, очевидно, разбуженные громогласным холопом.

— Проснулись, родненькие? — поприветствовал я их. — А я хотел уж кричать: вставайте, графья, нас ждут великие дела!

— Да что ты, государь, — затарахтел льстиво один из спальников. — Уж мы всю ноченьку глаз не смыкали, сон твой охраняючи…

— Это где же вы, аспиды, бродили всю ночь, потому как у дверей моих Никита караулил? Ладно, хорош лясы точить, дел много. Седлайте коней и в Кремль едем.

— И не позавтракаешь? — немного встревоженно спросил подошедший Вельяминов.

— Да некогда, — отмахнулся я. — Поди, митрополит в соборе уже.

— Как прикажешь.

Этим утром я вполне соответствовал высокому сану русского царя, и честно отстояв службу, был допущен к исповеди. Вообще-то это дело духовника, но Мелентий хоть и пришел в себя, все еще плох. Принимать ее должен был один из священников, но митрополит Исидор, неожиданно для всех, решил сделать это сам. Надо сказать, что мою исповедь он выслушал без особого доверия, особенно в части касающейся прелюбодеяний. Впрочем, ваш покорный слуга твердо стоял на своем: дескать, со времен прошлой исповеди никакого блуда, пьянства и смертоубийства себе не позволил. Что касается пункта первого, намерения были, не отрицаю, но не сложилось и все тут!

— Намерение сиречь действие! — назидательно прогудел иерарх.

— Вот и наложи на меня епитимию, Владыко. Повели нашествие латинян отразить!

— Когда выступаешь?

— Полки, кроме стремянного и царских рейтар, уже вышли. Мы следом пойдем.

— А как же молебен об одолении супостата?

— Завтра, Владыко, а лучше дня через три. До той поры пусть думают, что я снова на маневры полки повел.

— Все не как у людей, — вздохнул Исидор. — Я как в Новгороде тебя в первый раз увидел, так сразу понял, что многие печали нам уготованы. Помнишь, ты мне пророчил, что Михаила Романова царем выберут?

— Помню, Владыко.

— То-то что помнишь, а я ведь поверил тебе тогда! Да ладно, чего уж там, не дано человекам ведать волю Его!

— Аминь!

— Ступай и не греши.

Дмитрий Щербатов, громко бухая сапогами, влетел в Лыковский терем и, не перекрестив лба на иконы, остановился перед сидящим на широкой лавке князем. Борису Михайловичу уже полегчало, но из дома он покуда не выходил.

— Царские полки из Москвы выступили! — воскликнул княжич.

— Давно ли?

— Поутру еще, едва заутреннюю отслужили.

— На Владислава пошли?

— Вряд ли, налегке тронулись, без больших обозов.

— Откуда знаешь?

— Сам видел.

— А ты почто не с ними?

— Да так уж вышло…

— Ладно, остался и хорошо… так говоришь, без обоза двинулся?

— Да.

Боярин неожиданно легко вскочил на ноги и в нетерпении прошелся по горнице, потом, махнув рукой, резко сел и задумался.

— Черт его знает, окаянного, что у него на уме… вот что, Дмитрий, кликни-ка ко мне слуг. Совсем обленились, негодные, пусть одеваться несут, в Кремль поеду.

— Куда, дядюшка, ты ведь хворый!

— Незакудыкивай дорогу, а делай, что велено. Да сам далеко не уходи, поедешь к…

Однако сказать Щербатову, куда он хочет его отправить, боярин не успел. За дверью раздался топот ног, потом она отворилась, и в горницу буквально ворвался запыхавшийся холоп.

— Господин, там стольник Романов пожаловал…

— Зови, — с досадой отозвался Борис Михайлович и опустился на лавку.

— Здравствуй, дядюшка, — поприветствовал его входящий племянник. — Как здоровье-то твое?

— Тяжко, Мишенька, — застонал в ответ хозяин дома. — Спаси вас с Митей Христос, что не забываете старика в его хворостях.

— Да какой же ты старик, дядюшка? — простодушно удивился Миша, но боярин его перебил и принялся с таким жаром жаловаться на болячки, что у стоящего рядом Щербатова глаза на лоб вылезли.

— А правда ли, что государь из Москвы выехал? — слабым голосом поинтересовался Лыков, закончив описывать свою болезнь.

— Недалече, — охотно отозвался стольник. — Сказывал, маневры проведет, да на богомолье в монастырь съездит. Даже город никого из бояр ведать не оставил, дескать, я рядом буду.