Иван Оченков - Царь [СИ]

Пока идем без приключений, но мне очень не хватает Михальского. Вельяминов с Паниным, конечно, тоже ворон не ловят, но привык я к Корнилию. Его люди и разведчики прирожденные и в охранении им нет равных и вообще. Стыдно сказать, но иногда, пока сам караулы не проверю, на душе неспокойно. И вроде знаю, что люди обучены и дело свое исполняют исправно, но ничего не могу с собой поделать. Впрочем, убедившись, что все в порядке, я успокаиваюсь и, вернувшись на свое место, спокойно засыпаю. Днем же, если выдается свободная минута, я вожусь со своим новым приобретением, о котором стоит рассказать особо. Это случилось, когда я уже садился на коня, перед тем как отправиться в поход. Откуда ни возьмись, появился подьячий стрелецкого приказа Анциферов на пару, с каким-то парнем, по виду мастеровым.

— Не вели казнить, великий государь, — заорал он благим матом, расталкивая столпившихся вокруг провожающих. — Вели слово молвить!

— Чего там еще? — недовольно обернулся я на крик, но узнав Первака, велел пропустить.

— Указ твой, царь батюшка, исполнили, — выпалил подьячий.

— Какой именно?

— Да как же, государь, про пистолеты твои…

Повинуясь приказу Анциферова, мастеровой развернул сверток и показал мне мои допельфастеры. Те самые, которые я и впрямь велел ему отремонтировать. Не то, чтобы я про них забыл, но дел и впрямь было невпроворот, а оружия в том числе и статусного у меня и без того целая гора, так что было не до них. Но пистолеты починены, а стало быть, поручение действительно выполнено.

— Ты что ли чинил? — спросил я придирчиво осматривая оружие.

— Холоп твой, Первушка Исаев, — с поклоном отвечал мастеровой.

— Эх, проверить нет времени, но все равно молодец! Эй, бояре, одолжите царю полтину, мастера наградить.

— Дозволь, государь, еще тебе поклониться.

— Ну, поклонись, — не понял я. — Только не в ноги. Не люблю!

Но Исаев, к моему удивлению, не стал кланяться, а развернул еще один сверток и подал мне его. Посмотрев на подношение, я не смог удержаться от свиста, ибо в моих руках было не что иное, как кремневый револьвер.

— Это, царь-батюшка, такой пистоль… — принялся объяснять он, но я уже вертел барабан, взводил курок и прикидывал, как это чудо инженерной мысли вообще работает. Разумеется, по сравнению с револьверами будущего он был очень примитивным, но…

— Искусная работа, мастер, — сдержанно похвалил я его.

— Подмастерье я, не мастер еще.

— Царь сказал: мастер – значит мастер! Проси чего хочешь?

— Этого и хотел…

— Быть по сему, с этого дня ты царский мастер! Вернусь, поговорим что дальше делать будешь, а пока некогда.

— Проверить бы, государь, — шепнул мне на ухо внимательно следивший за происходящим Вельяминов. — А то помнишь, как в Мекленбурге неладно получилось с Манфредом-то.

Печальное воспоминание о малыше Мэнни, больно кольнуло мне сердце. Однако времени действительно не было, но взглянув на подьячего, я тут же принял решение.

— Анциферов, садись на коня! Мастера ты нашел, стало быть, в случае чего и ответ твой.

На первом же привале, Первак отстрелял сначала допельфастеры, а затем и револьвер. Все работало как нельзя лучше, несмотря на примитивность, а может и благодаря ей. Поначалу я хотел, наградив подьячего, отослать его назад, но случилась нужда написать письмо. У парня на его счастье оказалась при себе вапница с пером и бумага, так что он и тут смог мне услужить. Посмотрев на его старательность, я поразмысли, да и приказал ему оставаться при мне. Все-таки секретарь нужен, а Первушка может и не слишком образован, но явно сообразителен и ловок.

Юный принц Карл Филипп находился в самом дурном расположении духа. Вообще-то обычно он был, добрым и приветливым мальчиком, лишь иногда огорчавшим шалостями свою высокородную мать, герцогиню Катарину. Однако сегодня, он превзошел сам себя. Все началось во время уроков, но поначалу ничто не предвещало подобного исхода. Нельзя сказать, чтобы Карл уж очень любил учиться, но ему нравилось заниматься счетом и чтением. С чистописанием дело обстояло похуже, но и с ним принц, приложив определенные усилия обычно справлялся. Лекции по истории, в особенности описывающие деяния великих полководцев древности, также находили в его сердце живейший отклик. Но вот закон божий… нет, Карл Филипп был в высшей степени благовоспитанный и богобоязненный мальчик. Благодаря прекрасной памяти, он легко запоминал молитвы и псалмы, но к его глубочайшему сожалению, преподавать этот предмет ему взялся сам преподобный епископ Глюк. Все дело было в том, что епископ любил во время уроков произносить длинные нравоучительные проповеди, подкрепляя их обширными цитатами из священного писания, а также примерами из окружающей действительности. Карл Филипп быстро уставал от подобного многословия и становился рассеян, а епископ, заметив это чрезвычайно сердился. Вот и сегодня, поняв, что мысли мальчика блуждают где-то далеко-далеко, он вышел из себя и закричал, что из принца никогда не выйдет ничего дельного, как и из его беспутного отца. Надо сказать, что досточтимая герцогиня считала, что детей следует растить в строгости, а потому настаивала, чтобы учителя нисколько не стеснялись высоким происхождением своего подопечного. "Если вы сочтете необходимым сообщить моему сыну, что он тупица, вы вольны это сделать, — неоднократно заявляла она. — Я лишь настаиваю, чтобы вы не забывали при этом добавлять: ваша светлость!" Впрочем, Глюк был единственным из учителей, у кого возникала в этом надобность. Однако на этот раз, нашла коса на камень! Хотя Карл Филипп совершенно не помнил своего отца, он питал к нему совершенно неизъяснимые чувства. Тут перемежались любовь, почтение, гордость… О, быть сыном такого человека как великий герцог Иоганн Альбрехт! Он всегда побеждал своих врагов, не обращая внимания на их численность. Он спас на поле боя дедушку принца – короля Карла, а затем практически в одиночку разгромил "проклятых датчан". Да про его подвиги можно рассказывать целый день, а какой-то епископ смеет называть его беспутным?

— Как вы сказали, ваше преподобие? — переспросил мальчик голосом не предвещавшим ничего доброго.

Увы, Глюку хватило ума повторить последнюю фразу, а уже в следующую минуту ему пришлось уворачиваться от чернильницы. Надо сказать, что преподобному это почти удалось. То есть тяжелая писчая принадлежность счастливо миновала встречи с епископской головой, чего, к сожалению, никак нельзя сказать о его содержимом. Воспользовавшись переполохом принц тут же улизнул и теперь скрывался от грозящей ему кары в саду.

— Вашу светлость везде ищут, — мрачно заявил его приятель Петер.