Пол Кеннеди - Взлеты и падения великих держав. Экономические изменения и военные конфликты в формировании мировых центров власти с 1500 по 2000 г.

Кроме того, относительная стабильность Европы в военном, в частности организационно-техническом, плане в XVIII веке позволила России (за счет заимствования иностранного опыта и знаний) догнать, а затем и перегнать страны, обладавшие более скромной ресурсной базой; и это преимущество в виде количественного превосходства сохранялось до того момента, пока промышленная революция в течение последующего столетия не изменила масштаб и темпы ведения военных действий. До начала 1840-х годов, несмотря на многочисленные, перечисленные выше недостатки, русская армия порой могла представлять собой весьма грозную силу. На армию тратилась значительная часть (до 75%) государственного бюджета, а простой русский солдат был настолько вынослив, что российские полки могли воевать долго и далеко от родного дома, на что не способны были большинство других армий XVIII века. Это правда, что русская логистика зачастую сильно «хромала» (плохие лошади, неэффективная система снабжения, некомпетентные чиновники) и не позволяла стране в должной мере обеспечивать собственные кампании (поход на Францию 1813–1814 годах можно было считать маршем по «дружественной» территории, поддерживаемым значительными британскими субсидиями), но этих редких военных операций было достаточно, чтобы Россия заслужила репутацию грозного государства и заняла одно из ведущих мест в европейской политике еще к началу Семилетней войны. Со стратегической точки зрения появилась еще одна держава, которую можно было использовать для баланса сил и тем самым гарантировать, что у Франции в этот период не будет возможности доминировать на континенте.

Тем не менее все, что в начале XIX века такие авторы, как Алексис де Токвиль, прочили России и Соединенным Штатам, которых «благословили Небеса, чтобы влиять на судьбу половины земного шара», относилось к отдаленному будущему {157} 157 См. [1287, р. 452]; а также прогнозы в [333, ch. 1–3; 456, vol. 1, р. 403ff]; комментарии в [1383]. . В период же между 1660 и 1815 годами именно морская держава Великобритания, а не эти два континентальных монстра добились наиболее значительных успехов в окончательном смещении Франции с ее позиций «правителя мира». И здесь географическое положение тоже сыграло важную, хотя и не определяющую роль. Территориальное преимущество Великобритании Альфред Мэхэн подробно описал еще сто лет назад в своем классическом труде «Влияние морской силы на историю» (The Influence of Sea Power upon History, 1890): …

если страна расположена так, что она не вынуждена ни защищать себя со стороны суши, ни искать расширения территории с помощью сухопутных войск, то уже по самому единству своей цели, направленной в сторону требования морских интересов, она имеет преимущество сравнительно со страною, одна из границ которой континентальная {158} 158 [826, р. 29]. .

Утверждение Мэхэна, безусловно, предполагает также наличие целого ряда дополнительных условий. Прежде всего, у правительства Великобритании не должно было быть отвлекающих факторов на собственной границе. После завоевания Ирландии и подписания с Шотландией Акта об унии (1707) данное условие можно было считать выполненным, хотя следует отметить, что время от времени предпринимаемые Францией попытки дестабилизировать обстановку на «кельтских окраинах» Лондон воспринимал как весьма серьезную опасность. Волнения в Ирландии были намного ближе к центру Британской империи, чем в стратегически важной, но далекой Америке. К счастью для Великобритании, никто из врагов так никогда и не сумел должным образом воспользоваться уязвимостью государства в этом отношении.

Вторым условием для утверждения Мэхэна является главенство на море и наличие более мощных военно-морских сил в сравнении с аналогичными сухопутными армиями. В основе здесь лежит глубокая убежденность в силе морской стратегии развития армии, имевшей немало сторонников {159} 159 См. [687, introd. и ch. 3–5; 594; 643, ch. l–2ff]. и, судя по политическим и экономическим тенденциям начиная с XVI века, вполне себя оправдавшей. Постепенное смещение основных торговых путей из Средиземного моря в Атлантику и огромные доходы, которые могли принести колониальные и коммерческие предприятия в Вест-Индии, Северной Америке, в Индостане и на Дальнем Востоке, были на руку странам, расположенным в западной части европейского континента. Несомненно, также было необходимо, чтобы правительство осознавало всю важность морской торговли и было готово нести расходы на содержание значительного военного флота. При этом непременном условии британский политический истеблишмент к XVIII веку, но всей видимости, нашел удачный рецепт непрекращающегося роста национального богатства и мощи. Активное расширение внешней торговли упрочило британскую экономику, стимулировало развитие мореплавания и судостроения, наполнило национальную казну и стало важнейшим связующим звеном центра империи с колониями. Последние были не только точками сбыта британской продукции, но и источниками сырья — начиная с сахара, табака и тканей и заканчивая шкиперским имуществом (из Северной Америки), спрос на которое неумолимо рос. Королевский военно-морской флот в мирное время обеспечивал повсеместное уважительное отношение к британским торговцам и защищал от нападений, а во время войны занимался расширением колоний. Все это приносило стране значительные дивиденды как в политическом, так и в экономическом плане. Таким образом, торговля, колонии и военно-морской флот сформировали «магический треугольник», который обеспечил Великобритании долгосрочное преимущество.

Однако подобное объяснение процветания этого островного европейского государства справедливо лишь отчасти. Как и многие другие меркантилисты, Мэхэн подчеркивал особую важность для Великобритании внешней торговли перед внутренним производством, в частности он переоценивал значение «колониальной» торговли. На протяжении всего XVIII века сельское хозяйство по-прежнему оставалось основой британского благосостояния, и экспорт продукции (доля которого в общем национальном доходе до 1780-х годов составляла не менее 10%) нередко сталкивался с проблемами конкуренции с другими странами и тарифной политики, и никакое господство на море не могло компенсировать возникающие потери {160} 160 См. [641, р. 206–259; 266, р. 48–93; 173, р. 463–490]. . Приверженцы морской стратегии развития также были склонны забывать о том, что британская торговля со странами Балтии, Германии и Средиземноморья, несмотря на менее динамичный рост, чем торговля сахаром, специями и рабами, по-прежнему имела очень важное экономическое значение [21] Не говоря уже о стратегическом значении балтийского шкиперского имущества, используемого на судах как военно-морского, так и торгового флота, — о чем свидетельствует частая отправка британского флота на Балтику для поддержания баланса сил и беспрепятственной доставки на остров древесины и мачт. . И как показали события 1806–1812 годов, доминирование Франции в Европе могло иметь для британской обрабатывающей промышленности весьма печальные последствия. В таких условиях изоляционистская политика, проводимая в отношении других европейских государств, могла быть неоправданна чисто с экономической точки зрения.