Фриц Гаузе - Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города

Началась реформа народных школ. Все 12 церковных школ остались в ведении церкви; город взял на себя заботу лишь о трёх школах для бедноты, относившихся до сих пор к Фридрихсколлегии. Школ для бедных совершенно не хватало, многочисленные частные и полуофициальные школы также не могли охватить всех детей. Для реформаторов более важным, чем число школьных учреждений, был дух, в котором воспитывалась молодёжь, дух Песталоцци. Королева Луиза и все реформаторы, начиная с Штайна и Гумбольдта, видели в этом швейцарце защитника бедных, который воспитывал людей в духе добровольного сотрудничества с обществом. Цели в этом случае совпадали, а метод Песталоцци казался им безошибочным средством их достижения. Стало быть, по нему и следовало вести подготовку учителей.

Как Гербарт воспитывал студентов, так должен был воспитывать учителей последователь Песталоцци Карл Август Целлер. Его пригласили в Кёнигсберг попечителем школьных заведений, наделив большими полномочиями. Он основал в королевском сиротском приюте учительскую семинарию, называвшуюся в те времена «Нормальной школой» {94} 94 Нормальные школы (франц. ecoles normales) — во Франции, Бельгии, Швейцарии, США так назывались учебные заведения для подготовки педагогического персонала, соответствовали педагогическим училищам и институтам. , которая должна была стать очагом нового духа. Но из этого ничего не получилось, так как чрезмерная заорганизованность задушила добровольность в обучении, на которую делалась ставка. И тем не менее, учение Песталоцци осталось определяющим в педагогике того времени. Оно оказало влияние на духовенство, на офицерский корпус, на «Немецкое общество» и такое объединение, как «Союз добродетели», являвшееся детищем тех лет и вызывавшее множество споров. Его настоящее название гласило «Морально-научный союз», целью которого было «привязать каждое к каждому»; выпускаемая им газета называлась «Volksfreund» («Друг народа») и ориентировалась на парижскую «Ami du people». Этот союз объединил патриотических офицеров и профессоров. Правда, его влияние не соответствовало той репутации, которой он скоро стал пользоваться. В конце 1809 года, после того, как противники оклеймили его клубом якобинцев, король распустил союз. Он являлся симптомом своего времени, но не более.

Кёнигсбержцев более беспокоил сгоревший театр. Ещё до войны богатые граждане объединились в акционерное общество, намереваясь возвести на Парадной площади новое большое здание театра. Незадолго до начала войны министр фон Шрёттер заложил первый камень. Строительство продолжалось, несмотря на все трудности французской оккупации, и 9 марта 1808 года в присутствии двора театр открыли оперой Моцарта «Титус». Имея 1500 мест, он стал одним из самых больших и современных театров своего времени. Двумя месяцами позже он сгорел. Тотчас принялись за его восстановление, и уже к концу 1809 года жители Кёнигсберга снова получили свой Городской театр. Собственностью города, несмотря на своё название, он не стал. Члены акционерного общества сдавали его в аренду разным принципалам. Одним из них являлся печально известный Август фон Котцебу.

Другим событием, взволновавшим общество, стал пожар в кометное лето 1811 года, самый страшный в истории города. На берегу Прегеля в одном из складов с нефтью, смолой и дёгтем 14 июня возник пожар. Несколько сот бочек взорвалось от жара, и огненный поток вылился в реку, мгновенно охватив стоящие там корабли, превратив всё вокруг в море огня. Огонь перекинулся на Ближний пригород и его склады. Жертвой пламени стали 144 дома, 134 склада, синагога и госпиталь св. Георга. Убыток составил 13 миллионов талеров. И это во времена экономического спада, военных долгов, континентальной блокады, причём всё было ещё усилено неурожаем и новым французским бременем 1812 года!

И хотя на этот раз французы пришли не как враги, а как союзники, их поведение и требования немногим отличались от тек, что были в 1807 году. Войска со всей территории, на которую распространялась власть французского императора, промаршировали летом через город. Он стал опорным военным пунктом и базой снабжения. Его жители привлекались к различным поставкам и повинностям. Наполеон прибыл 12 июня и поселился в замке. Он пробыл в Кёнигсберге всего четыре дня, которые заполнил смотрами, аудиенциями и беседами. Он всё хотел знать, и ничто не ускользало от его острого взгляда. 16 июня в два часа пополудни он отправился на восток, навстречу своему концу.

Даже тогда, когда Великая армия вторглась в просторы России, Кёнигсберг оставался перевалочным пунктом французов. В городе не было прусских солдат; французские офицеры отдавали приказы, как в 1807 году. Обербургомистр Хайдеманн и правительственный директор Фрай с большим трудом выполняли требования о поставках большого количества муки, мяса, водки, о создании лазаретов и складов, о предоставлении повозок с лошадьми и извозчиками. В конце ноября в Кёнигсберге распространились слухи о трудностях Великой армии, а в декабре появились первые беженцы. Мюрат и Ней, которые прибыли перед Рождеством, намеревались создать из остатков разбитых дивизий и не пострадавшего корпуса Макдональда, к которому принадлежали и пруссаки под командованием Йорка, боеспособную армию и с её помощью удержаться зимой на линии Немана. Но Тауроггенская конвенция {95} 95 Тауроггенская конвенция — заключённый в Тауроггене 30 декабря 1812 г. договор между прусским генералом Йорком, действовавшим вопреки воле своего короля, и русским командованием о нейтрализации прусского корпуса. Способствовала успеху наступления русских войск; положила начало освободительной борьбе Пруссии против наполеоновской оккупации. перечеркнула эти планы. С остатками своего корпуса Макдональд через Лабиау возвратился в Кёнигсберг. Он стремился вывезти из города как можно больше запасов и раненых. Когда же французы в ночь с 4 на 5 января покинули город, в нём осталось около 10 тысяч раненых и больных, которых, как могли, окружили заботой горожане.

Уже в полночь к замку прискакали казаки. 5 января в полдень в Кёнигсберг вступил весь русский корпус Витгенштейна. Жители города приветствовали его криками «виват» и «ура». Нужда ещё не прошла, но большой поворот уже свершился.

То, что Кёнигсберг вместо французской не попал под русскую оккупацию, а действительно вновь стал настоящим прусским городом, жители осознали 8 января, когда в город со своими частями вступил Йорк, снова занявший пост генерал-губернатора провинции. Через две недели прибыл Штайн, но не в качестве прусского министра, а в качестве комиссара царя с широкими полномочиями. Патриоты добивались принятия решения, что было не так просто, как они предполагали. Оберпрезидент Ханс Якоб фон Ауэрсвальд усматривал в их нетерпении «неприличную дерзость». Он не доверял и русским генералам, так как некоторые из них обходились с Восточной Пруссией, как с завоёванной провинцией. Русских хотели иметь своими союзниками, но считали, что не следует попадать в зависимость от них. Да и к Штайну не было доверия, который к тому же был плохим дипломатом и неудержимо требовал, чтобы провинция открыто встала на сторону царя, что помогло бы убедить его продолжить войну за пределами России. Под давлением Штайна Ауэрсвальд решился наконец созвать 5 февраля в Кёнигсберге собрание депутатов от сословий Восточной Пруссии и части Западной Пруссии, расположенной на правом берегу Вислы.