Фернан Бродель - Время мира

Базакльская башня и мельницы в Тулузе. Гравюра XVII в. Фото Роже — Виолле.

Что в целом внутренние регионы относились ко второстепенной категории французской жизни (исключения лишь подтверждали правило), это без околичностей показывают те завоевания, что осуществляли в этом «нейтральном» (я имею в виду— малоспособном к сопротивлению) пространстве города периферии: они организовывали выходы [из него], они контропировали входы. Города эти господствовали над в высшей степени податливой Францией, пожирали ее изнутри. Например, Бордо присоединил к себе Перигор 260 260 А. N., F 12 , 721 (11 июня 1783 г.) . Но есть примеры и получше.

В недавней работе 261 261 Frêche G. Toulouse et la région Midi-Pyrénées au siècle des Lumières, vers 1670–1789. 1974, p. 836. и общее заключение. Жорж Фреш удачно ставит эту проблему. Регион Юг — Пиренеи, центром которого в XVIII в. была Тулуза, был обширным куском внутренней Франции, «пленником земель», невзирая на путь по Гаронне, на драгоценный Южный канал и на такое множество доступных для использования дорог. В такой же мере, как континентальное расположение, играло свою роль и тройное притяжение Лиона, Бордо и Марселя; местности вокруг Тулузы и сама Тулуза оказались «сателлитизированы». С этой точки зрения карта маршрутов хлебной торговли не требует комментариев. Если добавить сюда притягательную силу Лиона для шелка, то треугольник, в котором была зажата судьба Тулузы, окажется вычерчен. Так что ни хлеб, ни шелк — а в XVI в. даже и пастель — не освободили Тулузу, исторически заранее осужденную на второстепенное положение, в котором она и застряла. Характерно, что Жорж Фреш говорит о «зависимой торговле», о «торговой сети под опекой». Даже хлебная торговля ускользала от местных купцов к выгоде комиссионеров, обслуживавших негоциантов либо Бордо, либо Марселя 262 262 Об этой проблеме см.: Cocula А.-М. Pour une définition de l’espace aquitain au XVIII e siècle. — Aires et structures du commerce français. Ed. P. Léon, 1975, p. 301–309. .

Отправляясь от ключевых городов, т. е. портов и континентальных рынков на окраинах территории, Франция дробилась на зависимые зоны, сегменты, секторы, которые при посредстве городов получали выход на европейскую экономику, задававшую ритм. И именно под таким углом зрения может быть схвачен в своей реальности диалог Франций торговых и Франций территориальных. Если торговое общество, несмотря на его преимущества, не восторжествовало во Франции над обществом территориальным, то произошло это одновременно и потому, что последнее обладало внушительной плотностью, и потому, что лишь редко его можно было привести в движение на всю глубину. Но дело было также и в том, что Франция не занимала в международном порядке положения, выпавшего на долю Амстердама, а потом Лондона, и что ей недоставало первоклассной мощи, чтобы вдохновить и увлечь за собой региональные экономики, которые сами по себе отнюдь не всегда стремились к экспансии любой ценой.

Задаться вопросом, как Англия стала связным, сплоченным национальным рынком , означает поставить вопрос важный, ибо он сразу же влечет за собой второй: как английский национальный рынок в силу своего веса и в силу обстоятельств навязал свое преобладание внутри расширившейся экономики Европы?

Такое медленно созидавшееся преобладание дает о себе знать с Утрехтского мира (1713 г.), в 1763 г., по окончании Семилетней войны, оно уже очевидно, и невозможно оспаривать, что оно было уже достигнуто сразу после Версальского договора (1783 г.), притом что Англия в нем представала державой побежденной (что, впрочем, было совершенно неверно), а после устранения Голландии она определенно оказалась в самом центре мировой экономики.

Эта первая победа предопределила вторую — близкую промышленную революцию, — но сама она глубоко погружена в английское прошлое, так что мне представилось логичным отделить торговое преобладание от преобладания промышленного, которое за ним последовало и которым мы займемся в одной из последующих глав.

Между 1453 и 1558 гг., между окончанием Столетней войны и отвоеванием Кале Франсуа де Гизом, Англия, сама этого в тот момент не сознавая, сделалась островом (да простят мне это выражение) — понимай: автономным пространством, отличным от континента. До этого решающего периода Англия, невзирая на Ла-Манш, на Северное море, на Па-де-Кале, была «телесно» привязана к Франции, к Нидерландам, к Европе. Ее долгий конфликт с Францией во время Столетней войны (на самом деле второй Столетней войны, так как первой была война Плантагенетов против Капетингов), по справедливому выражению Филиппа де Фриса, «развертывался в более или менее провинциальном плане» 263 263 Vries Ph., de. L’animosité anglo-hollandaise au XVII e siècle. — «Annales E. S. C.», 1950, p. 42. . Это то же самое, что сказать: Англия вела себя как одна из провинций (или группа провинций) англо-французского пространства, которое целиком, или почти целиком, было ставкой в нескончаемой борьбе. Продолжительное время, более столетия, Англия была замешана, растворена в бескрайности оперативного пространства, каким была Франция, и последняя медленно избавлялась от первой.

В такой игре Англия запаздывала стать самой собой; она впадала в грех, я хочу сказать, в опасность гигантомании. Вплоть до того момента, как, вытесненная из Франции, она оказалась сведенной к самой себе. То, что впоследствии Генрих VIII потерпел неудачу в своих попытках вновь внедриться в европейское пространство, было, вероятно, для нее новым шансом. Томас Кромвел, министр Генриха, предостерегал короля против неслыханных расходов на войну за пределами королевства, и речь, произнесение которой в палате общин в 1523 г. ему приписывают 264 264 Letters and Papers, Foreign and Domestic, of the Reign of Henry VIII. Ed. Brewer, III/II, 1867, p. 1248. Цит. пo: Heckscher E. Op. cit., p. 693, note 1. , показательна во многих отношениях: война, утверждал он, стоила бы столько же, сколько вся денежная масса, находящаяся в обращении в королевстве; «война заставила бы нас, как уже было однажды, использовать кожу для чеканки монеты. Я бы сим вполне удовольствовался со своей стороны. Но ежели король лично отправится воевать и, не приведи Господь, попадет в руки неприятеля, то как выплачивать выкуп за него? Коли французы за свои вина желают получать только золото, примут ли они кожу в обмен за нашего государя?» Генрих VIII, однако же, предприняв эту авантюру, в которой в конце концов успеха не имел. Но позднее Елизавета не только на словах будет яростно стараться взять обратно Кале, который потеряла Мария Тюдор и который французы не слишком искренне обязались возвратить по миру в Като-Камбрези (1559 г.). Короткое время, но лишь короткое время, она владела Гавром, который был у нее отобран в 1562 г.