Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Теодор Мундт в романе «Тихий ангел» (1911) говорит о пропасти непонимания и отчужденности между Екатериной и юной Вильгельминой, открывшейся якобы уже в день их первой встречи. Факты, однако, свидетельствуют о том, что императрица, хотя и видела недостатки невесты и выражала свои опасения по сему поводу, все же явно склонялась в ее пользу. Историк-популяризатор Александр Крылов привел размышления монархини, навеянные внешностью Вильгельмины: «Этот портрет выгодно располагает в ее пользу, и надобно быть очень взыскательною, чтобы найти в ее лице какой-нибудь недостаток. Черты ее лица правильные… Веселость и приятность, всегдашняя спутница веселости, исчезли с этого лица и, быть может, заменились натянутостью от строгого воспитания и стесненного образа жизни. Это скоро изменилось бы, если бы эта молодая особа была бы менее стеснена и если бы она знала, что напыщенный и слишком угрюмый вид – плохое средство успеть согласно видам или побуждениям честолюбия… Может статься, что если ее главный двигатель – честолюбие, она в тот же вечер или на другой день переменится, ибо таковы молодые люди и такова даже половина рода человеческого. Мало-помалу она отвыкнет от неприятных и жеманных манер… Из нее может сложиться характер твердый и достойный». Вера в добрые начала Вильгельмины не изменила Екатерине и при их очном знакомстве.

Что до Павла, то он сразу же, что называется, положил глаз на Вильгельмину и, казалось, был на седьмом небе от счастья. «Великий князь, сколько можно заметить, полюбил мою дочь, и даже больше, чем я ожидала», – говорила по этому поводу ландграфиня. Пышно была обставлена процедура принятия Вильгельминой православия, после которой она была наречена Натальей Алексеевной и русской великой княгиней, что язвительный Вольтер назвал «натализацией» немецкой принцессы.

Более десяти дней продолжались пышные свадебные торжества. Венчание проходило в величественном Казанском соборе. Невеста в усыпанном бриллиантами парчовом серебряном платье была неподражаема. Императрица одарила ее с поистине русской широтой – роскошным убором из изумрудов и бриллиантов, великолепными пряжками; а великий князь преподнес невесте ожерелье из рубинов, стоившее 25 тысяч рублей. Крупные суммы получили все придворные из свиты ландграфини.

И заливались малиновым перезвоном колокола, и гремели пушки, и были выстроены войска по обе стороны Невского проспекта, и торжественно шествовали конные гвардейцы, камергеры, камер-юнкеры и заморские гости, и плыл кортеж из запряженных цугом тридцати придворных экипажей… Народ потчевали жареными быками и бьющим из фонтанов вином. Друг за другом следовали официальные обеды, балы, куртаги, театральные представления.

Екатерина писала ландграфине на исходе медового месяца их высочеств: «Ваша дочь здорова. Она всегда тиха и любезна, какой Вы ее знаете. Муж ее обожает. Он только и делает, что хвалит ее всем и рекомендует; я слушаю его и задыхаюсь иногда от смеха, потому что она не нуждается в рекомендациях. Ее рекомендация в моем сердце; я люблю ее, она этого заслуживает, и я чрезвычайно этим довольна. Нужно быть ужасно придирчивой и хуже какой-нибудь кумушки, чтобы не оставаться дольной этой принцессой, как я ею довольна, что и заявляю Вам, потому что это справедливо… Вообще наша семейная жизнь идет очень хорошо».

Однако такая идиллическая картина быстро померкла. И причина в том, что проницательная Екатерина, обладавшая к тому же и обостренной интуицией, вскоре разгадала безошибочным женским чутьем, что невестка вовсе не любит ее сына – сердце Натальи Алексеевны отдано счастливому сопернику великого князя. Известный французский писатель Анри Труайя, пытаясь проникнуть в ход рассуждений императрицы, говорит о характерной исторической параллели: «Екатерина обнаружила недовольство Натальи Павлом и вспомнила, как некогда она сама, в бытность великой княгиней, была разочарована мужем, Петром Федоровичем. Все повторилось с точностью, только в другое время и в других условиях».

И если Екатерина нашла когда-то забвение в объятьях камергера Сергея Салтыкова, то супруга Павла предпочла мужу «профессионального пожирателя женских сердец» Андрея Разумовского.

И каким же самодовольным простаком, к тому же непривлекательным, скучным (а подчас и жестоким) был в глазах Натальи великий князь! Как раздражала даже эта его восторженная, рабская влюбленность в нее! А каков красавец Андрей с его блестящей эрудицией, тонким юмором, безукоризненными светскими манерами! Это с ним, человеком европейски образованным, она могла вести запросто непринужденную беседу о французской поэзии или обсуждать изречения мудрого Сенеки – с Андреем они были людьми одной культуры, в отличие от Павла, которого требовалось к этой культуре только приобщать. Их часто можно было видеть втроем: Наталью, Разумовского и Павла, не чаявшего души в друге и не ведавшего, что все вместе они образуют пресловутый любовный треугольник. Великий князь не только ничего не подозревал, но сам предложил графу покои во дворце рядом со своими апартаментами. Иностранные посланники открыто писали в своих депешах о связи жены наследника с его близким другом. Поговаривали также, что Наталья и Андрей, чтобы остаться наедине, нередко подсыпали в пищу великого князя снотворный опиум.

Екатерина поначалу относилась к роману своей невестки «терпимо и даже покровительственно». Она забила тревогу только тогда, когда поняла опасность этой связи. Дело в том, что честолюбивая Наталья Алексеевна пользовалась огромным авторитетом у супруга. Она стремилась изолировать Павла от влияния матери и ее ближайшего окружения, полностью подчинив его своей воле. Но честолюбие великой княгини не шло ни в какое сравнение с честолюбием ее избранника Разумовского, о чем француз при русском дворе Мари Даниель Бурре де Д. Корберон писал: «Тщеславие ослепило его, и… в большинстве его поступков оно часто (даже, пожалуй, всегда) было главным двигателем». Потакая во всем любившей роскошь Наталье и тем самым привязывая ее к себе, Андрей не только сам ссужал великую княгиню деньгами, но и заимствовал крупные суммы у своей сестры; не гнушался он брать займы и у иностранных банкиров. Скоро граф всецело подчинил себе Наталью, которая, в свою очередь, верховодила Павлом. Таким образом, великий князь сделался послушным орудием в руках жаждавшего повелевать «кукловода» Разумовского, который вел свою тонкую игру. Наталья и Андрей даже обсуждали возможность свержения Екатерины и передачи трона покорному им Павлу.

Надо думать, что Екатерина сумела разобраться в ситуации, сложившейся при малом дворе. В письме к князю Григорию Потемкину она назвала сына «ослепленным» и говорила о необходимости выслать Разумовского за границу, «дабы слухи городские, ему противные, упали». Гина Каус отмечала, что императрица только тогда вызвала к себе Павла и открыла ему глаза на неверность жены и вероломство лучшего друга, когда узнала об этом ребяческом заговоре против себя. Великий князь, хотя и не желал верить словам матери, насторожился, поддавшись своей всегдашней подозрительности. Очевидец рассказывает, что однажды он дал задание двум своим приближенным не отходить от Натальи Алексеевны ни на шаг: «Оба они по приказу отправились к великой княгине, которую застали наедине с Разумовским. Великая княгиня сказала, что не нуждается в них, но так как они все-таки, согласно приказу великого князя, настаивали на своем, она отошла к окну и продолжала беседу с Разумовским шепотом. Тогда они прошли в соседнюю комнату. Вернувшись с прогулки и увидав великую княгиню одну с Разумовским, великий князь спросил [своих слуг], почему они ушли. Выслушав объяснение, он сказал: “А все же надо было остаться, как я вас просил; у меня на это были свои причины”».