Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Дщерь Петрова, идя по стопам своего великого отца, 27 декабря 1744 года вновь назначает Дивьера обер-полицмейстером Петербурга. И хотя годы у Антона Мануиловича были уже не те (ему исполнилось 63 года), он вновь отдался своему любимому делу. Однако ужаса на петербургских обывателей дряхлый генерал уже не наводил.

Дивьеру не пришлось долго хозяйничать в Северной Пальмире. Многолетние страдания и лишения надломили его здоровье; он часто хворал и умер 24 июня 1745 года, прослужив наново в полиции не более полугода. Так закончил свои труды и дни этот ревностный сподвижник Петра I.

Тело его погребено на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Биограф прошлого века утверждал, что видел там расколотую плиту с надписью «Генерал-аншеф граф Антон Мануилович Дивьер. Погребен 27 июня 1745 года», однако сегодня его могила считается безвозвратно утерянной. Но в истории он, по счастью, не затерялся, напоминая всем националистам-почвенникам о таком неприятном для них факте: первым российским «ментом» был этнический еврей.

Трое сыновей графа Дивьера были людьми степенными и вполне достойными. Петр Антонович (1710–1773) дослужился до чина генерал-аншефа и стал действительным камергером; Александр Антонович стал капитаном лейб-гвардии; Антон Антонович – поручиком лейб-гвардии и адъютантом императора Петра III. Многие потомки Антона Мануиловича Дивьера были царедворцами и профессиональными военными, однако сколько-нибудь заметного положения они не занимали.

А вот два внука нашего главного полицмейстера, Антон и Михаил Петровичи, по злой иронии судьбы стали… натуральными преступниками и душегубцами.

Старший, Антон, при покупке земли у одной помещицы предложил ей вместо денег свое великолепное столовое серебро. Сделка была заключена. Но когда дама с полученным серебром проезжала в экипаже через замерзшую реку Оскол, то была остановлена людьми Атона Дивьера. Оказывается, те получили от него чудовищное приказание: утопить карету вместе с этой самой помещицей и завладеть поживой. И если бы не случайно проезжавший мимо на четверне городской врач, сей дьявольский план мог бы сработать. Все раскрылось, и как ни пытался преступник остаться безнаказанным (он получил лестную аттестацию от местного дворянства о своем «прекрасном поведении»), он был сослан в Сибирь, обвиненный в покушении на убийство и кражу, а восхвалявшие его дворяне на несколько лет были лишены избирательных прав.

Михаил, второй внук Дивьера, далеко превзошел в злодействах своего брата-разбойника. В его родовом поместье на берегу Дона были вырыты глубокие пещеры и обширные подземелья, где находились темницы с цепями и железными ошейниками. Здесь его слуги прятали ворованных лошадей, а на водопой выводили их лишь под покровом ночи. В эту самую темницу сей изверг заключил и свою законную жену, от которой имел двоих сыновей, и до самой ее смерти держал в кандалах и цепях. При этом он громогласно объявил о кончине супруги и, искусно изображая безутешного вдовца, устроил ей пышные похороны (говорили, что в гроб он положил поленья). Сам же женился вторично на Софье Херасковой, племяннице маститого поэта, от которой прижил сына. Но, видно, уж так на роду было написано, чтобы Михаил, подобно брату, тоже позарился на серебряную посуду. Завидев великолепный столовый сервиз у одного богатого барина, он подкупил его дворецкого, крепостного человека, и уговорил его украсть серебро, пообещав ему не только надежный приют, но и вольную, – и своего добился, посудой завладел. Но к чему держать в доме опасного свидетеля? И он отсылает его зимой в соседний город, а кучеру наказывает убить дворецкого, а тело его спустить под лед. И все было бы шито-крыто, но вот незадача – тело выловили и в кармане покойника нашли собственноручное письмо графа, в котором тот подстрекал его к краже и обещал убежище. Начался судебный процесс, дело пахло Сибирью. Но неистощимый выдумщик по части погребальных инсценировок, Михаил Дивьер сам для себя устроил ложные похороны и, по слухам, потом преспокойно жил еще долгие годы до самой своей естественной смерти под защитой подкупленных им местных властей. Удивительно, что сей ирод подвизался когда-то на военном поприще и дослужился до чина подполковника.

Говорят, природа отдыхает на втором поколении выдающихся людей. У славного российского государственного мужа, обер-полицмейстера Антона Дивьера она хорошо «отдохнула» на третьем.

Существует несколько версий происхождения Екатерины I. Самая распространенная: она, Марта Скавронская, дочь литовского крестьянина. (Хотя есть предположение, что ее мать была тайной возлюбленной ливонского дворянина фон Альвендаля и Марта была плодом их связи.)

Так или иначе, мать, овдовев, переселилась в Лифляндию, где вскоре умерла, а судьбой сироты занялась тетка, отдав ее в услужение роопскому пастору Дауту. Рожденная в римско-католической вере, девочка, применяясь к новому окружению, приняла лютеранство.

А вскоре ее взял на воспитание живший в Мариенбурге пастор и ученый Эрнст Глюк. Сейчас трудно сказать, почему этот выдающийся просветитель, переведший Библию на русский язык и открывший впоследствии в Москве, на Покровке, одну из первых в России светских школ, не научил Марту элементарной грамотности (она всю жизнь с грехом пополам подписывала свое имя). Возможно, он видел ее назначение лишь в помощи по хозяйству и уходе за детьми. Имеются сведения, что уже тогда она проявляла излишнюю благосклонность к сильному полу. Рассказывают, что от одного из домочадцев пастора Марта даже родила дочь, умершую через несколько месяцев. Подобное поведение заставило Глюка немедленно выдать замуж свою семнадцатилетнюю воспитанницу за шведского драгуна Иоганна Раабе (по другим сведениям, Иоганна Крузе), который либо накануне, либо сразу после свадьбы отбыл на войну.

При взятии Мариенбурга русскими войсками 24 августа 1702 года Марта попала в плен. Сначала она стала любовницей одного русского унтер-офицера, который избивал ее; затем к ней воспылал страстью генерал от кавалерии Родион Боур; после него – генерал-фельдмаршал Борис Шереметев, и наконец в 1703 году она попала в дом Александра Меншикова, где, между прочим, стирала белье (сколько раз она потом будет шутить о себе как о бывшей «портомое»!). Здесь-то и заприметил ее Петр I, бывавший запросто в доме своего Данилыча. А в 1705 году Марта была уже дважды беременна от Петра – у нее родились двое сыновей, впрочем, вскоре умерших. Тогда же она приняла православие и ее нарекли Екатериной Алексеевной.

Однако никаких перемен в жизни Екатерины пока не происходило: она продолжала жить в доме Меншикова вместе с Дарьей и Варварой Арсеньевыми и Анисьей Толстой. Они представляли своего рода общий гарем Петра и Меншикова. Кроме того, у Петра были и метрессы на стороне. Но ни тогда, ни позднее, живя во дворце царя, Екатерина ни разу не упрекнула его за внимание к другим женщинам. Петр заставлял ее не только снисходительно относиться к своим мимолетным связям, но и слушать его откровения об интимных забавах с девками, а также – это кажется сейчас невероятным! – принуждал ее саму подыскивать ему метресс. А среди них были и ее потенциальные «совместницы», как называли тогда конкуренток. И особенно опасны они были на раннем этапе, когда Екатерина была еще Петру никакая не жена, а только мать двух его непризнанных дочерей (1708 и 1709 года рождения). Сколько соблазнов было у Петра – и «Авдотья, бой-баба» – генеральша Авдотья Чернышева, и красавица Марфа Черкасская, и обворожительная Мария Матвеева, и княгиня Мария Кантемир, и, наконец, услужливая Анна Крамер и пленительная Мария Гамильтон, о которых мы еще расскажем. Можно представить себе ту атмосферу соперничества между фаворитками – все они стремились перещеголять друг друга новейшими модными нарядами, дорогими украшениями, румянами и притираниями, и все ждали подарков от прижимистого Петра. Но тревога «мариенбургской пленницы» оказалась напрасной. Никакие фаворитки уже не могли заменить царю ее, Екатерины. Приворожила она Петра и тем, что была «телесна, во вкусе Рубенса, и красива», и своим неиссякаемым весельем, а главное – редким качеством: сочувствием ко всем его делам и заботам. А сочувствие было так необходимо Петру! Как об этом писал Даниил Гранин: «Екатерина пленяла… откровенной чувственностью. Темперамента у нее хватало и на балы, и на танцы, и на пирушки. Она разделяла с царем походную жизнь, солдатскую пищу и в то же время удачно олицетворяла семейный очаг, куда его с годами все больше тянуло». А еще она «обладала огромным природным умом, глубоким пониманием мужчин и владела искусством обходиться с ними. Она была одарена тонким тактом, давала Петру и его министрам прекрасные советы. Даже в самых затруднительных ситуациях она не теряла голову. В самые сложные моменты она умела найти правильное решение».