Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

И все-таки она не только не желала причинить вред их браку, но не хотела даже просто прогневить царя. В то же время для нее были новы, забавны и приятны утонченные ухаживания красавца-камергера, от которых монархиня также не намерена была отказываться. Американский исследователь Линдси Хьюз, апеллируя к разуму Екатерины, сомневается в том, что она, зная воинственный характер мужа, могла пойти на такой риск – завести себе любовника. Что ж, да, она рисковала: за свою бурную, отмеченную головокружительными взлетами жизнь – от кратковременной жены шведского драгуна и обоз-ной маркитантки до российской императрицы – ей не раз приходилось бывать в рискованных ситуациях. Зная о своей власти над царем, «свет-Катеринушка» не думала, не хотела думать о возможном с его стороны возмездии. Императрицей была выбрана единственно разумная в тех условиях тактика – хранить связь с Монсом в глубокой тайне, а если выплывет наружу – все отрицать, мобилизуя на это всю свою волю. А воля, настойчивость, сильный и твердый характер были свойственны Екатерине, что сразу бросается в глаза на ее портрете, выполненном голландским мастером Карелом де Моором (1717 год) и столь любимом Петром. Все эти качества она и продемонстрировала, как мы видели, во время процесса над Монсом. При этом она вела себя столь непринужденно и естественно, что некоторые исследователи полностью отрицают сам факт измены Екатерины Петру, говоря о нем лишь как о «пошлой клевете», о том, что «родилось в грязном воображении и написано подлой рукой». Факты, однако, свидетельствуют о том, что интрига с Монсом была отнюдь не единственной в жизни «роскошной» императрицы – она была лишь самой длительной.

После кончины императора Екатерина I, возведенная на престол усилиями соратников Петра – Александра Меншикова, Петра Толстого, Павла Ягужинского, а также покорной им гвардии, процарствовала лишь 26 месяцев. Ее царствование было неярким, и фактическим правителем России постепенно становился Меншиков, все больше и больше захватывавший власть в свои руки.

Отбыв положенный траур, императрица утопает в вине, праздности и удовольствиях («повседневных пиршествах и роскошах», как говорит современник). Этим неразборчивым и безудержным стремлением к наслаждениям она, казалось, желала вознаградить себя за то постоянное напряжение, в котором жила при Петре, боясь лишиться своего положения и хорошо помня о судьбе первой жены царя. Кутежи, развлечения, празднества проходили во дворе ежедневно. Биограф Георг фон Гельбиг отметил: «Частная жизнь этой государыни была совершенно неправильна. Она предавалась крайним излишествам… Она любила есть обыкновенное печенье, которое называется крендели и булки, намоченное в крепком венгерском вине. Ближайшим последствием этого явилось опьянение, но в конце концов эта неестественная пища вела к водянке… [Екатерина] скоро и часто стала нарушать диетические правила, предписанные ей врачами».

Проявила императрица и свою неукротимую любовь к мужскому полу, особенно к щеголям. Среди ее галантов называют первым имя Рейнгольда Левенвольде, красавца, франта и дамского угодника, стремившегося получить при русском дворе самое высокое положение, не пренебрегая при этом никакими средствами. О нем мы еще расскажем. Благосклонностью монархини пользовался и молодой польский граф Петр Сапега. Он тоже был отчаянный модник – так и сиял парчою и бриллиантами. Особенно хорош Сапега был в польском костюме, когда облачался в узорчатый кунтуш и в мягкие, без скрипа сапоги. Неровно дышала она и к обер-полицмейстеру, щеголеватому Антону Дивьеру. Впрочем, веселая царственная вдова не чуралась и других кратковременных счастливчиков, среди коих были даже дворцовые служители.

И жаловала императрица своих любовников прямо-таки по-царски – Левенвольде был произведен из рядовых камер-юнкеров – в графы (с привилегией носить на шее ее, Екатерины, портрет), а Сапега к своему графскому титулу добавил высокий чин генерал-фельдмаршала, вкупе с орденом Святого Андрея Первозванного – высшей наградой Российской империи! Антон Дивьер был пожалован в графы, произведен в генерал-лейтенанты и получил орден Святого Александра Невского.

Дни правления сей монархини, говорит историк, «были преступным образом принесены в жертву эгоизму, сладострастию, корысти и властолюбию». Пристрастившись к выпивке еще во времена Петра, Екатерина совсем распустилась после прихода к власти, и все ее царствование, как говорят историки и иностранные посланники при русском дворе, превратилось в сплошную попойку. Пьянство было повальным. Датский посланник Ганс Георг Вестфален утверждал, что за два года царствования Екатерины при ее дворе было выпито заграничных вин и водок на миллион (!) рублей, в то время как весь государственный бюджет состоял из десяти миллионов. Рассказывают, что Меншиков, приходя поутру в спальню императрицы, начинал беседу с вопроса: «А чего бы нам выпить?» Казалось бы, пристрастие Екатерины к спиртному не связано ни с ее щегольством, ни с ее гедонизмом. Между тем алкоголь способствовал раскрепощению ее сознания, а это влекло за собой проявления этих страстей, причем в самой разнузданной и грубой форме.

Очень точно сказал о Екатерине I тот же Щербатов: «Она была слаба, роскошна во всем пространстве сего названия». И эта роскошь, сопровождавшая ее долгие годы, в конце жизни уже воспринималась ею как нечто должное, обыденное. Роскошь во всем – в дворцах, слугах, экипажах, нарядах, застольях и, особенно после смерти Петра, – в бесконечной череде фаворитов. Так крестьянская дочь из Лифляндии преобразилась в самодержавную русскую императрицу, не знавшую удержу в своих прихотях и щегольстве.

В то хмурое мартовское утро 1719 года она шла на плаху, как на праздник, – в белом шелковом платье; в роскошные пепельные волосы были вплетены черные ленты. Даже видавшему виды палачу не приходилось рубить голову такой красавице. Белизна ее наряда символизировала радость, и сама обреченная была, казалось, исполнена веселья. Значит, была еще жива надежда на спасение. Ведь наряжалась и прихорашивалась она не для всех, а только для него одного – для главного своего судьи и повелителя, царя Петра Алексеевича. Увидит государь такую раскрасавицу – и вспомнит о своей прежней страстной любви к ней, фрейлине Марии Гамильтон. Вспомнит – и, конечно, помилует. И вдруг – фигура царя взметнулась над толпой зевак. Вот Петр уже поднимается на помост, подходит ближе, целует ее. Впрочем, он лишь прикасается губами к ее губам, принимавшим от него когда-то иные поцелуи…

А все началось в 1709 году, когда при дворе Петра I появилась очаровательная Мария Даниловна Гамильтон, девица бойкая, смышленая, да к тому же знатного происхождения. Ведь Гамильтоны принадлежали к числу старинных дворянских шотландских родов. Некоторые из них, спасаясь от бесконечных войн между Англией и Шотландией в XV–XVI веках, покинули туманный Альбион и отважились поселиться в холодной Московии. Случилось это еще во времена царствования Ивана Грозного – на государеву службу вступил тогда иноземец Томас Гамильтон. А его сын Петр уже вполне обжился на новом месте, состоял «на службе по Нову-Городу», обзавелся семьей и стал родоначальником именитых дворян Хомутовых – так русифицировали свою фамилию потомки шотландских Гамильтонов.