Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Из всех своих сверстников он сделался самым развязным и озорным, отличаясь при этом животной грубостью. Впоследствии историк Петр Щербальский отметит, что «согласие женщины на любодеяние уже часть его удовольствия отнимало», потому-то он нередко прибегал к насилию. Известно, что такие поступки часто носят маниакальный характер. Это уже патология, разобраться в которой по силам лишь врачам-психиатрам. Мы же можем констатировать, что любострастие и грубость князя вполне укладываются в психологические и поведенческие рамки петиметра той эпохи. Английский писатель, издатель журнала «The Tattler» Джозеф Аддисон шутил, что был бы весьма одолжен петиметрами, если бы те носили нагрудные отличительные знаки класса, к коему принадлежали. А французский культуролог Фредерик Делоффре уточнил, что среди щеголей как раз выделялся особый класс со свойственным ему вызывающим поведением: «Они не уважали разницу полов, были отчаянно разнузданны… Поведение их было шокирующим… В обществе они демонстрировали пренебрежение к женщинам, особенно к женщинам высших слоев».

Всякая типизация неизбежно грешит схематизмом. В действительности характер Ивана отличался своеобычностью и был куда сложнее заданного шаблона. По отзывам очевидцев, он был легкомысленным и развратным человеком; не выделялся ни умом, ни способностями; слыл непросвещенным и безнравственным. Болезненное честолюбие, а точнее, непомерная гордыня, презрение по отношению к другим дворянским фамилиям (не говоря уже о безродных «выскочках»), безудержная страсть к кутежам и озорству принесли ему дурную славу. Вместе с тем (это тоже отмечали очевидцы) в нем наличествовала какая-то особая внутренняя доброта, отзывчивость на все благородное. В его дерзких, иногда безумных выходках проглядывало скорее легкомыслие, чем подлость и низость.

В романе «Юный император» Всеволод Н. Иванов написал о нем: «Всегда франтоватый и даже роскошно одетый, умевший, когда надо, вести себя прилично и с тактом, понявший характер императора, естественно, должен был играть большую роль при Петре».

И к царю он привязался искренне. Они сошлись еще в 1725 году, во время правления Екатерины I, когда Долгорукова назначили гоф-юнкером к тогда еще десятилетнему великому князю Петру Алексеевичу. Иван сразу встал перед ним на колени, «изъясняя всю привязанность, какую весь род его к деду его, Петру Великому, имеет и к его крови, по рождению и по крови почитает его законным наследником российского престола, прося… увериться в его усердии и преданности к нему».

Как и все семейство Долгоруковых, он интриговал против сына конюха, генералиссимуса Александра Меншикова, который после провозглашения Петра II императором стал фактически правителем России. Особенно противился Иван плану Меншикова женить царя-отрока на своей дочери Марии, за что был понижен в чине и записан в полевые полки. Однако после падения «прегордого Голиафа», Меншикова, Иван Долгоруков становится неразлучен с царем.

Испанский посланник в России герцог де Лириа-и-Херика отмечал, что «его величество очень любит молодого князя Долгорукова Ивана Алексеевича, который по молодости своей угождает ему во всем, и нельзя сомневаться, что он не остался главнейшим фаворитом».

Дружба их стала настолько глубокой, что князь даже почивал в покоях Петра II. Причина такой их близости коренилась и в характере самого императора. Последний любил всякого рода потехи и был расположен к той бездельной жизни, в которую втянул его ветреный фаворит. Князь же, потакая Петру, с готовностью доставлял ему всевозможные удовольствия: балы, куртаги, кутежи за городом с бенгальскими огнями, иллюминацией и фейерверком. Он привил царю-подростку и вкус к развлечениям эротического свойства. Есть свидетельства, что с наступлением ночи они выезжали из дворца и неизвестно где пропадали до утра; спать же ложились в семь часов утра; а на следующий день все начиналось сызнова.

Другой страстью царя и его наперсника была охота. Значительную часть времени друзья проводили в лесу на биваках с их незатейливыми радостями. Известно, к примеру, что за осеннюю охоту 1729 года Петр и его свита, выезжавшая на пятистах экипажах, затравили 4000 зайцев, 50 лисиц, 5 рысей и 3 медведей. А один дотошный царедворец подсчитал, что в июле – августе 1729 года они были на охоте 55 дней, а из двадцати месяцев 1728–1729 годов – целых восемь месяцев.

Модной игрой при дворе юного императора становятся карты, столь ненавидимые когда-то его великим дедом. Иногда Петр II предпочитал их даже «игре в любовь». Можно только присоединиться к словам австрийского посланника: «Дело воспитания государя идет из рук вон плохо» и к заключению польского эмиссара Иоганна Лефорта: «Он действует исключительно по своему усмотрению, следуя лишь советам фаворитов».

В фавориты Петра выдвинулся и соперничавший с сыном во влиянии на государя князь Алексей Григорьевич Долгоруков. Человек невеликого ума и непомерных амбиций, он вел свою собственную игру, решив повторить опасный путь Меншикова и стать императорским тестем (злые языки говорили, что он тем самым открыл «второй том глупости Меншикова»). Рассчитывал он на то, что красота и отсутствие предрассудков у его старшей дочери Екатерины заставят Петра потерять голову, а уж потом «покрыть грех» можно будет только свадьбой. К тому же княжна Екатерина, не менее тщеславная, чем ее батюшка, ради короны была готова пожертвовать всем, включая любовь. Старший Долгоруков с братьями заманили царя-отрока в примитивную ловушку: напоили и доставили прямиком в опочивальню княжны. Даже князь Иван был шокирован поведением родственников и покинул родительскую усадьбу. Припертый к стенке, Петр вынужден был дать обязательство жениться на Екатерине. Их обручение было торжественно отпраздновано в Москве 30 ноября 1730 года.

После этого на клан Долгоруковых словно пролился золотой дождь. Представители этого семейства вкупе с их родственниками и свойственниками получили назначения на самые хлебные и высокие посты. Корыстолюбивые и «роскошные» (как назвал их Щербатов), они не брезговали ничем и запускали руки в государственную казну: присвоили себе великолепные адаманты, всякого рода украшения, наличные деньги, дорогую мебель, многие пуды дворцовой серебряной посуды; привели в свои конюшни лучших скакунов, заполучили отменных собак. Убыток казне составил аж полтора миллиона рублей. Причем не щадили даже церковного имущества – приказали изъять в свою пользу из главного храма драгоценности, украшавшие Евангелия, скипетры, священническое облачение. Всеволод Н. Иванов писал: «Всем было известно, что Долгоруковы злоупотребляют своим влиянием, как обирают казну, творят разные несправедливости. Только за одного Ивана Алексеевича находились заступники: в войске его любили».