Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Когда же Елизавета Петровна взошла на российский престол, Чулкову придумали специальную должность, на которую тот заступил 27 февраля 1742 года, – метер-де-гардероб (гардеробмейстер) с повышенным жалованием (788 рублей). На самом же деле прямые обязанности Чулкова состояли в том, что он, по словам мемуариста, «служил, как божеству, дочери Петра Великого»… в ее опочивальне. Каждый вечер ложе монархини окружали чесальщицы ее августейших пяток. То был целый штат записных кумушек-интриганок, злословия коих опасались даже самые титулованные особы. «У этих женщин была возможность, пересказывая всякие сплетни, оказывать услугу своим друзьям или повредить врагам; из этих сплетен возникали многие состояния и прерывались многие жизни; поэтому этих полуночниц щедро оплачивали самые знатные вельможи», – сообщает мемуарист. Бессовестные наушницы до того досаждали строгому Чулкову, что тот обзывал их в сердцах «гнусными тварями» и поносил такими словами, «которые во дворце слышать бы не должно было», гнал их вон и «успокаивал рождающиеся подозрения добродушной царицы». Когда же ближе к рассвету те удалялись, уступая место Разумовскому, Шувалову или другому елизаветинскому избраннику, Чулков оставался при ней: «Верный слуга, Василий Иванович, должен был также тут находиться и, невзирая на разницу лет и звания, являясь опять прежним истопником, смиренно клал на пол тюфячок свой подле кровати императрицы и, как бессменный страж, ложился у ног ее». И монархиня знала, что перешагнуть порог ее спальни можно было разве только через труп верного друга. А на следующий день, обыкновенно в двенадцать часов пополудни, Елизавета, «вставая ранее утомленного старика», будила его, вытаскивая из-под головы подушки или щекоча под мышками, а он, «приподымаясь легонько, потрепывал ее, говоря: “Ох ты, моя лебедка белая!”»

Биограф Георг фон Гельбиг резюмирует: «Так как у Чулкова была оригинальная должность – проводить все ночи у императрицы, то легко понять, что государыня должна была иметь к нему полное доверие. Он знал все тайны ее частной жизни… Можно сказать, что она не провела без него ни одной ночи». Сколько фаворитов промелькнуло перед взором верного Василия Ивановича! Самые приятельские отношения сохранил он с Алексеем Шубиным. Он знал, что истомилась по нему цесаревна, когда того упекли на Камчатку, хотела даже постричься в монастырь города Александровска, стихи писала, такие пронзительно искренние. И каким же ненужным ей оказался он, вернувшись из ссылки, когда она, зазноба его, стала самодержавной императрицей! Дала Алексею звание генерал-майора, словно за былую любовь награду! И Чулков присоветовал тогда Шубину отбыть на Новгородчину, чтобы сердце попусту не рвать в Петербурге.

Видел он и внезапно вспыхнувшую звезду – красавца-кадета Никиту Бекетова. Видел и его стремительный закат. Наблюдал он за Фортуной вознесенного на гребень славы малоросса-бандуриста Алексея Разумовского. Встречал и скромного и рассудительного Ивана Шувалова, самого молодого из всех ее избранников. И вот что примечательно: присяжный истопник был так понятлив, излучал столько душевного тепла и стал для Елизаветы столь необходимым и повседневным (точнее, повсеночным) предметом, что та, нимало не конфузясь, на его глазах предавалась страсти с очередным фаворитом, словно Василий Иванович был чем-то неодушевленным – грелкой или же аксессуаром спального гарнитура. «Чулок – государыни вещь», – говорили о нем злые языки. Впрочем, сам истопник был исполнен значимости порученного ему дела и унижения не чувствовал.

Столь безграничная близость к царице принесла Чулкову высокие чины, ордена, звания, поместья. В 1749 году монархиня пожаловала ему село Гагино во Владимирской губернии. В сентябре 1751 года Василий Иванович, перепрыгнув ранг камер-юнкера, получил камергерский ключ; в 1752 году стал кавалером ордена Святой Анны; в 1756 году – ордена Святого Александра Невского. В 1762 году он получает чин действительного камергера, а также, не приняв участия ни в одной баталии, генерал-лейтенанта.

Обзавелся Чулков и знатной недвижимостью. В Петербурге он владел двумя домами: «стоящим на Неву реку и Немецкую улицу у Мошкова переулка» (Дворцовая набережная, 22) и на Миллионной улице (№ 23/3), «напротив Иберкамфова двора». Еще один его поместительный каменный двухэтажный дом находился в Москве, на Новобасманной улице (на месте нынешнего дома № 16), он сгорел во время пожара 1812 года и в 1815 году был отстроен заново и стал красивым особняком с шестиколонным портиком. Это как будто о Чулкове сказал поэт пушкинского круга, некий В. Гаркуша, в «Отрывке из современной повести» (1831):

Пользуясь исключительным доверием императрицы, он был вхож к ней в любое время, и это определяло его огромное влияние при дворе. Известно, что многие вельможи пытались заручиться его расположением при решении личных вопросов. Но Чулков никогда не злоупотреблял своим особым положением при монархине.

По словам графа Федора Головкина, «днем он был камергером, Александровским кавалером, а ночью становился “истопником”». Однако высокие чины никогда не были для Чулкова лишь синекурой. Долгое время он исполнял обязанности обер-кригскомиссара в Москве – ведал снабжением войск деньгами, обмундированием, снаряжением, ручным оружием, обозным и лагерным снаряжением, госпиталями и др. А позднее, став камергером, заведовал выдачей денег из Кабинета ее величества (имя его упоминается в письмах Михаила Ломоносова и Александра Сумарокова, имевших с ним дело).

Писатель Казимир Валишевский называет его «человеком неподкупной честности». Ему вторит Александр Герцен, говоря о душевной отзывчивости Чулкова и его потребности творить «добрые дела». В качестве подтверждения сему он приводит «трогательное семейное предание» литератора Филиппа Вигеля. Оказывается, Чулков, приходившийся дальним родственником матери Вигеля, урожденной Лебедевой, был ее пестуном и воспитателем – он ее «вспоил, вскормил, берег и лелеял, оставил ей пример своих добродетелей». И Вигель не устает благодарить Провидение, что семье их был ниспослан Чулков, «как будто для того, чтобы дать защиту круглой сироте, [его] матери». И о службе Василия Ивановича он самого лестного мнения: «Я знавал людей, кои помнили еще царствование Елисаветы Петровны и со слезами умиления вспоминали об нем».

Добавим к сему, что Чулков, как и его царственная хозяйка, был человеком богомольным и соблюдал все церковные обряды. В принадлежащем ему селе Гагино он в 1740-е годы поставил каменную церковь Великого Спаса, снабдил ее ризницей и богатейшей утварью, замечательной по своей ценности и древности (достаточно сказать, что здесь хранились 70 мощей разных святых). Он общался и вел переписку со многими видными иереями и особенно сблизился с настоятелем Московского Златоустовского монастыря архимандритом Лаврентием.