Николай Карпан - Чернобыль. Месть мирного атома

Кроме разведчиков, тему атомной бомбы «расшевеливали» и отечественные ученые. Одним из первых начал писать письма «наверх» бывший сотрудник Курчатова Георгий Флеров. В начале 1942 года Флёров, который служил в Воронеже в чине лейтенанта ВВС, работая в университетской библиотеке, обнаружил, что в западных физических журналах перестали публиковаться статьи по делению ядра. Анализируя этот факт, он предположил, что работы по физике ядра стали секретными из-за того, что запад начал работы по созданию атомной бомбы [25].

На свой страх и риск Флеров обращается с письмами к Сталину, Кафтанову (уполномоченный ГКО по науке), Курчатову, в АН СССР.

В это время произошло еще одно событие, косвенно указавшее на возможный интерес немецких ученых к атомной бомбе. Вот как описывает это событие С. Пестов [20] :

«В руки фронтовой разведки 56-ой Армии в апреле 1942 году попадает полевая сумка убитого под Таганрогом немецкого офицера, где была тетрадь с формулами и расчетами. Тетрадь <...> передали в штаб, оттуда - в Москву, члену ГКО Кафтанову. Консультации в Москве показали, что расчеты в той тетради были связаны с цепной реакцией в уране. Помощник Кафтанова Балезин послал перевод из немецкой тетради ученому А. Лейпунскому и эксперту по взрывам генералу Г. Покровскому - с вопросом: не следует ли начинать в СССР работу по урану? Оба ответили отрицательно - слишком много уйдет времени и средств на это. Тогда Кафтанов показал перевод Сталину, правда, без отрицательного отзыва. Была названа и ориентировочная цифра расходов -около 100 млн. рублей. Образовалось целое досье, куда попали сообщения <...> разведок в Англии, Германии и США, письма Флерова и т.д. <...> Так или иначе, но тогда же, в 42-ом, в Кремль к Молотову был вызван нарком химической промышленности Михаил Первухин, и назначенный Сталиным куратор уранового проекта Молотов вручил ему то самое досье, где была собрана вся информация по этому вопросу <..> Во время беседы Молотов сказал Первухину, что действует по поручению Сталина, которому Кафтанов в свое время полностью доложил обстановку и показал собранные документы».

Значит, письма Флерова сыграли свою роль. В результате весной

1942 г. за подписью С.В. Кафтанова и академика А.Ф. Иоффе было направлено в ГКО предложение о необходимости создания научного центра по проблеме ядерного оружия. Много лет спустя Кафтанов вспоминал: «Докладывая вопрос на ГКО, я отстаивал наше предложение. Я говорил: конечно, риск есть. Мы рискуем десятком или даже сотней миллионов рублей <...> Если мы не пойдем на этот риск, мы рискуем гораздо большим: мы можем оказаться безоружными перед лицом врага, овладевшего атомным оружием. Сталин походил, походил и сказал: «Надо делать». Флеров оказался инициатором принятого теперь решения» [33].

«Первухин, хотя и «заведовал» атомами, но в ядерной физике не разбирался, и прошло довольно много времени, пока наконец в июне 42-го пришел вызов Флерову в Москву - в распоряжение ГКО. Там помощник Кафтанова Степан Балезин сообщил Флерову, что его уже демобилизовали из действующей армии с последующим направлением в Казань, где базировался ленинградский Физтех.

А пока Балезин попросил его составить список самых срочных дел для того, чтобы урановый проект начал хоть как-то работать, а также список самых необходимых людей для этого. К августу 42-го Флеров закончил эти наброски и убыл в Казань... В Москву вызывают академиков Вернадского, Иоффе, Хлопина, с которыми советуются в ГКО - как подступиться к атомной проблеме, кого из ученых поставить во главе?

В конце концов, обозначились три кандидатуры: Иоффе, Курчатов. Алиханов. Менее всего шансов было у Курчатова. Рассказывает Балезин: «Сначала вызвали Курчатова в Москву, чтобы просто познакомиться с ним, прежде чем отвести его кандидатуру. А он вошел - и всех поразил искренностью и обаянием - улыбка у него была очень хорошая. И основательностью, которая в нем была. Я показал ему перевод записей из тетради немецкого офицера. Он почитал. Я не стал говорить, что решение правительства уже состоялось. Только спросил: если такая работа начнется, возьмется ли он ее возглавить? Он улыбнулся, бороду свою погладил - она тогда была еще коротенькая - и сказал: «Да». Это было в октябре 42-го» [20].

Курчатова попросили составить список лиц, которых он хотел бы иметь в своей группе. Курчатов встретился с некоторыми из этих ученых в ноябре и затем вернулся в Казань. Снова в Москву он приехал только 9 января 1943 г. и встретился с Наркомом химической промышленности Первухиным, а также с учеными Кикоиным и Алихановым. Первухин попросил Курчатова написать памятную записку о том, как он организовал бы программу атомных исследований [34].

Обратимся опять к книге С. Пестова [20]: «Курчатов с командой, куда вошли Зельдович, Кикоин, Алиханов и Флеров, разрабатывал стратегию развития будущих отраслей атомной промышленности в течение почти двух месяцев. В номере гостиницы «Москва», где поселился Курчатов, готовилась сначала записка для ГКО с обоснованием возобновления исследований по ядру, а затем и программы работ по строительству разделительных заводов, испытательных полигонов, урановых рудников и обогатительных фабрик».

11 февраля 1943 года ГКО принял программу научных и технических исследований по использованию атомной энергии. Михаил Георгиевич Первухин (нарком химической промышленности, а также заместитель председателя СНК) и Кафтанов получили нужные полномочия для контроля выполнения программы [34].

«Наконец, 12 февраля 1943 года ГКО принимает постановление о создании секретного центра по исследованию и координации работ, связанных с ядерным оружием - так называемую лабораторию № 2. Позже ее переименовали в ЛИПАН - лабораторию измерительных приборов Академии наук СССР, а затем - в Институт атомной энергии - ИАЭ. В феврале же Первухин вызывает в Москву директора одного из химзаводов своего наркомата - Владимира Гончарова - и назначает его заместителем заведующего лабораторией № 2. Руководить лабораторией поручили решением ГКО от 10.03.43 г., конечно, профессору Курчатову. А немного позже, 29 сентября, указом Сталина Курчатова назначают академиком, именно назначают... До войны Курчатов два раза баллотировался в член-корреспонденты на выборах в АН СССР, и оба раза был завален, хотя выполняемые им и его коллективом исследования были работами мирового класса. Кивали на то, что он беспартийный, на какие-то сомнения по пятому пункту анкеты, на то, что его исследования «далеки от практики»... [20].

Итак, 10 марта 1943 года Курчатов был утверждён в должности научного директора Лаборатории №2 в Москве, которая сначала располагалась в помещении Сейсмологического института в Пыжевском переулке. Позднее была найдена площадка в районе Покровского-Стрешнева в северо-западной части Москвы и в апреле 1944 года лаборатория переехала туда [25].