Фернан Бродель - Структуры повседневности: возможное и невозможное

Однако такие формы снабжения имели свои пределы. И большая часть городов должна была довольствоваться тем, что находила поблизости. Базелец Т. Платтер, который в 1595 г. заканчивал в Монпелье свое медицинское образование, отметил отсутствие лесов вокруг города: «Самый ближний — лес сенпольских стекольных заводов, в добрых трех милях в сторону Сельнёва. Именно оттуда в город доставляют дрова, продавая их на вес. Можно задать себе вопрос, где бы они взяли их, будь зима долгой, ибо сжигают они в своих каминах огромное количество дров, все равно дрожа от холода рядом с ними. Отопительные печи в этой местности неизвестны; пекари набивают свои печи розмарином, средиземноморским дубом и прочими кустарниками, настолько им не хватает леса в противоположность тому, что наблюдается у нас» {1141} . Чем дальше к югу, тем более нарастала эта нехватка. Испанский гуманист Антонио де Гевара был прав: топливо в Медина-дель-Кампо стоило дороже, чем то, что варится в котелке {1142} . В Египте за неимением лучшего жгли отжатый сахарный тростник, на Корфу — жом от оливок: из него делали брикеты, сразу же укладывавшиеся для сушки.

Это огромного масштаба снабжение топливом предполагало широкую организацию перевозок, поддержание в порядке водных путей, служивших для сплава, плюс наличие обширной торговой сети и надзора за запасами, относительно которых непрерывно возрастало число правительственных регламентов и запретов. Однако даже в странах, богатых лесом, он с каждым днем становился все более редким. Дело было в том, чтобы лучше его использовать. А ведь, по-видимому, ни в стекловарнях, ни на металлургических заводах не стремились экономить топливо. Самое большее — старались перенести «огненный завод» в другое место, как только радиус его снабжения слишком увеличивался. Или же сокращали на нем производство. Скажем, домна, «построенная в 1717 г. в Долгайне в Уэльсе», будет задута только четыре года спустя, когда «накопят достаточно древесного угля для 36 с половиной недель работы». В среднем она будет работать лишь 15 недель в году, и все из-за топлива. Впрочем, перед лицом этой постоянной «негибкости» снабжения доменные печи, как правило, «действовали только один год из двух или трех, а то и один год из пяти, семи или десяти» {1143} . По расчетам одного эксперта, в эти предшествовавшие XVIII в. времена средний металлургический завод, печь которого давала плавки в течение двух лет, один только пожирал за два года 2 тыс. га леса. Отсюда и напряженность, которая непрестанно усугублялась с подъемом экономики в XVIII в. «Торговля дровами сделалась в Вогезах промыслом всех жителей: всякий рубит как можно больше, и в скором времени леса будут совершенно уничтожены» {1144} . Именно из этого кризиса, для Англии латентного с XVI в., в конце концов родится каменноугольная революция.

Лион в XVII в. имел еще деревянные мосты. Рисунок Йоханнеса Лингельбаха. Вена. Альбертина .

И, разумеется, существовала также напряженность в ценах. Сюлли в своей «Œconomies royales» дошел даже до утверждения, будто «все необходимые для жизни припасы будут постоянно расти в цене и все возрастающая редкость дров станет тому причиной»! {1145} Начиная с 1715 г. рост цен ускорился, он «стремительно поднимается в последнее двадцатилетие Старого порядка». В Бургундии «более не найти дерева для поделок», и «бедняки обходятся без огня» {1146} .

В таких областях довольно трудно вычислить даже порядок величин. Однако мы располагаем по крайней мере грубыми оценками. В 1942 г. Франция, вынужденная обратиться к дровяному отоплению, видимо, использовала 18 млн. тонн дерева, примерно половину из которых в виде дров. В 1840 г. потребление во Франции доходило, очевидно, до 10 млн. тонн дров и древесного угля без учета дерева для строительства {1147} . Около 1789 г. оно было порядка 20 млн. тонн. В одном Париже древесного угля и дров потребляли тогда больше 2 млн. тонн {1148} , т. е. больше 2 тонн на жителя. Это чрезвычайно высокая цифра, но в ту пору привоз в Париж каменного угля был ничтожен: в 140 раз меньше, чем дров (разница между 1789 и 1840 гг. вызвана, вполне очевидно, возросшей ролью в потреблении каменного угля). Если предположить, что соотношение между Францией и Европой равнялось 1:10, то последняя сжигала 200 млн. тонн дров около 1789 г. и 100 млн. тонн около 1840 г.

Как раз исходя из этой цифры — 200 млн. тонн, — следует попробовать провести рискованный подсчет масштабов такого источника энергии, как дерево, в лошадиных силах (HP). Две тонны дров соответствуют одной тонне каменного угля. Примем гипотезу, что одну лошадиную силу в час дает сжигание 2 кг угля. Примем также гипотезу, что энергия использовалась в течение примерно 3 тыс. часов в год. Тогда доступная для использования мощность будет порядка 16 млн. лошадиных сил. Эти расчеты, которые я показал специалистам, дают лишь очень грубый порядок величин, а сведение к лошадиным силам одновременно и устарело, и ненадежно. К тому же необходимо учитывать и довольно низкий коэффициент полезного действия — самое большее 30 % от затраченной энергии, т. е. между 4 и 5 млн. лошадиных сил. По доиндустриальным энергетическим меркам такая цифра остается сравнительно высокой, но в этом нет ничего ошибочного: отметим, что, согласно более серьезным, нежели наши, расчетам, каменный уголь в экономике США возобладал над деревом только в 1887 г.!

Ни в Китае, ни в Европе каменный уголь не был чем-то неизвестным. В Китае его употребляли для отопления домов (по утверждению отца де Магальянша, на протяжении 4 тыс. лет), для приготовления пищи в домах знати и мандаринов; использовали его также и «кузнецы, пекари, красильщики и им подобные» {1149} . В Европе уголь добывали с XI–XII вв., скажем, в мелкозалегающих бассейнах Англии, в районе Льежа, в Сааре, в мелких угольных бассейнах Лионнэ, Фореза, Анжу, добывали и для известковых печей, и для отопления домов, и для некоторых операций металлургического производства (не для всего их комплекса, кроме тех случаев, когда речь шла об антраците или о коксе, но карьера последнего началась поздно, в конце XVIII в.). Но задолго до этого времени каменный уголь занял то незначительное место — в кузнечных горнах, в «резках» («fenderies», где рубили — «резали» — железо), в волочильном производстве, изготовлявшем железную проволоку, — какое оставил ему уголь древесный. И каменный уголь перевозился на довольно большие расстояния.

В 1543 г. марсельские таможни отметили поступление по Роне «бадей» («brocz») с углем, несомненно из Алеса {1150} . В это же самое время эксплуатировавшиеся крестьянами копи поставляли в Ла-Машин около Десиза бочонки с углем (их называли «рыбами» — «poissons» — или «возами» — «charretées»), которые везли до небольшого порта Ла-Лож на Луаре. Оттуда их на судах отправляли дальше, до Мулена, Орлеана и Тура {1151} . По правде говоря, незначительные примеры. Так же как и использование каменного угля с XVI в. на солеварнях в Соно (Saulnot) возле Монбельяра. Осенью 1714 г., когда в Париже не хватало дров, негоцианты-импортеры Галабэн и компания провели в ратуше публичные испытания «шотландского горючего» («flambant d’Ecosse»). Они получат привилегию на ввоз этого иностранного угля {1152} . Даже в самом Руре придется дожидаться первых лет XVIII в., чтобы уголь начал играть свою роль. Точно так же только тогда стали вывозить анзенский уголь далее Дюнкерка — до Бреста и Ла-Рошели. И тогда же уголь из копей Булоннэ начали использовать в Артуа и во Фландрии для отопления караулен, на кирпичных заводах, в пивоварнях, в известковых печах и горнах кузнецов-ковалей. И в ту же пору уголь из копей Лионнэ стал быстрее доходить до Лиона благодаря постройке после 1750 г. Живорского канала. Самой трудной оставалась перевозка на телегах и вьючных животных {1153} .