Фернан Бродель - Структуры повседневности: возможное и невозможное

Беда в том, что нам лучше известны такие пышные картины дворцовой жизни, чем рыбный рынок, куда живой товар доставляли в чанах с водой, или те рынки дичи, где какой-нибудь путешественник мог сразу увидеть огромное количество косуль, фазанов и куропаток… Здесь необычное скрывало повседневное.

Но возвратимся же из этого дальнего путешествия в Англию; здесь пример Лондона позволит нам завершить эту главу, а с ней и настоящий том {1556} . Об этом чудесном случае городского развития все известно или все можно узнать.

Со времен правления Елизаветы наблюдатели видели в Лондоне особый мир. Для Томаса Деккера то был «цвет всех городов», несравненно более прекрасный своею рекой, нежели сама Венеция: чудесная перспектива Канале Гранде — довольно-де жалкое зрелище рядом с видом Лондона {1557} . Семюэл Джонсон (20 сентября 1777 г.) будет настроен еще более лирично: «Но ведь устать от Лондона — значит устать от жизни: ибо Лондон заключает в себе все, что жизнь может предложить» {1558} .

Лондонский порт и Тауэр; вдали — собор св. Павла. Конец XVIII в. Национальная библиотека. Париж .

Королевское правительство разделяло такие иллюзии, и тем не менее огромная столица неизменно внушала ему страх. В глазах правительства город был чудовищем, и надлежало любой ценой ограничить его нездоровый рост. По правде говоря, правителей и имущих беспокоило как раз нашествие бедняков, а вместе с тем расширение трущоб, размножение паразитов, что представляло угрозу для всего населения, включая и богатых, «и, таким образом, опасность для собственной жизни королевы и угрозу роста смертности во всей нации» ( «and so a danger to the Queen’s own life and the spreading of a mortality over the whole nation» ) — писал Стоу, опасаясь за здоровье королевы Елизаветы и всего населения {1559} . В 1580 г. появилось первое запрещение нового строительства (кроме исключений в пользу богачей), за ним последовали другие — в 1593, 1607 и 1625 гг. Результатом было умножение числа разделов существовавших домов и строительство тайком, из скверного кирпича, во дворах старых домов, в стороне от улиц и даже второстепенных переулков, т. е. настоящее подпольное разрастание трущоб и лачуг на сомнительных с точки зрения прав собственности участках. Если та или иная из таких построек попадала под удар закона, потеря была невелика. И значит, всякий пытал счастье, а отсюда рождались переплетения, лабиринты улочек, переулков, домов с двумя, тремя, четырьмя входами или выходами. В 1732 г. Лондон будто бы насчитывал 5099 улиц ( streets ), переулков ( lanes ) и площадей ( squares ) и 95968 домов. Следовательно, поднимавшийся прилив лондонского населения не был ни ограничен, ни остановлен. Город насчитывал (что вполне вероятно) 93 тыс. жителей в 1563 г., 123 тыс. — в 1580 г., 152 тыс. — в 1593–1595 гг., 317 тыс. — в 1632 г., 700 тыс. — в 1700 г. и 860 тыс. — к концу XVIII в. Тогда он был крупнейшим городом Европы, сравнивать с ним можно было только Париж.

Лондон зависел от своей реки. Ей он был обязан своим расположением в виде полумесяца ( «like a half moon» ). Лондонский мост, соединяющий Сити с Саутуоркским предместьем, единственный мост, перекрывавший реку (в 300 м от современного London Bridge ), был примечательной чертою городского ландшафта. До высоты его расположения можно было использовать приливное течение — настолько, что ниже моста располагался бассейн ( pool ), т. е. Лондонский порт с его многочисленными причальными стенками, пристанями, с его лесом мачт. В 1798 г. здесь побывало 13444 судна. В зависимости от мест выгрузки эти парусники подходили к набережной Сент-Кэтрин, куда обычно прибывали угольщики из Ньюкасла, к набережной Биллингсгейт — если везли свежую рыбу или если совершали регулярные рейсы между Биллингсгейтом и Грейвсендом. Тендеры, баржи, лодки с тентом ( tilt boats ), паромы, барки обеспечивали переезд с одного берега реки на другой, с морских судов до соответствующих набережных, что бывало неизбежно, когда такие набережные находились выше порта по течению; так обстояло дело с причалом Винтри-Уорф, который принимал бочки с вином, приходившие с Рейна, из Франции, Испании, Португалии, с Канарских островов. Неподалеку от него возвышался Стилъярд, или Стиллъярд, до 1597 г. бывший штаб-квартирой ганзейских купцов, который «после изгнания иноземных купцов отведен для дегустации рейнских вин». И действующее лицо пьесы Томаса Деккера скажет просто: «Встретимся нынче после полудня в доме рейнских вин, в Стиллъярде» {1560} .

Лондон: Вестминстер во времена Стюартов. Гравюра У. Холлара, 1643 г. ( Коллекция Виолле .)

Использование реки [в качестве порта] обнаруживало тенденцию распространяться все дальше вниз по течению, к морю, тем более что «доки» — внутренние бассейны на ее излучинах — еще не были выкопаны, за исключением Брансуик-дока, который с 1656 г. использовала Ост-Индская компания. Второй док, Гринленд-док, будет сооружен в 1696–1700 гг. для китобоев. Но крупные приливные бассейны датируются последними годами XVIII в. Панораму торгового порта можно было увидеть либо от Биллингсгейта, либо от Тауэрской пристани, либо, еще лучше, от главного «замка» на реке — от Кастомхауза, таможни, сгоревшей в 1666 г., но сразу же восстановленной в 1668 г. Карлом II. Эта панорама тянулась до Рэтклифа, «бесстыдного места сбора девок и воров», до Лаймхауза с его печами для обжига извести и дубильнями, до Блэкуолла, где удовольствие полюбоваться на суда сопряжено было с необходимостью терпеть «весьма сильный запах дегтя»… Лондонский Ист-Энд, район моряков, ремесленников и воров, не больно приятно было видеть, а его зловоние было, пожалуй, чересчур ощутимым.

Нищее население видело, как проходят перед ним богатства, выгружаемые с причаливающих судов. Какое же это было искушение! В 1798 г. «ужасающий разбой, ареной которого сделалась Темза… и объектом коего сделались все виды коммерческой собственности, особенно же изделия из Ост-Индии, рассматривается… как едва ли не самый страшный бич». Самыми опасными из этих воров были даже не «речные пираты», организованные в шайки и кравшие при случае какой-нибудь якорь или бухту каната, а ночные стражники, грузчики, матросы с лихтеров и габар, «тинные жаворонки», обшаривавшие реку в поисках якобы старых снастей, старых железных деталей или потерянных кусков угля, и, наконец, в конце цепочки — скупщики краденого {1561} . Все эти морализирующие сетования, почерпнутые из «Трактата о полиции» (1801 г.), великолепно показывают место подозрительного мира доков, обширной зоны воды, дерева, парусов, дегтя, нищенски оплачиваемого труда, мира, как бы находящегося за пределами жизни столицы, но связанного с нею многими узами; лондонец же видел чаще всего одни лишь следствия таких связей.