Марина Могильнер - Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Обращение к той эпохе и тому миру, который обозревал наш воображаемый наблюдатель северной части Евразийского континента, делает понятными трудности, ожидавшие попытки организации сколь-нибудь сложного общества на этой территории. Прежде всего, встает вопрос, для чего вообще могло бы понадобиться обитателям Северной Евразии объединяться. Жители тундры, охотники и рыболовы тайги и лесов и даже земледельцы зоны смешанных лесов с их подсечно-огневым способом ведения сельского хозяйства были ограничены в расширении своей социальной организации теми экологическими нишами, которые они занимали и от которых целиком зависели. Слишком тесное соседство угрожало подорвать численность дичи, затрудняло поиск нового участка леса под пашню поблизости от заброшенного, так что особого хозяйственного смысла в объединении не было. При существовавшей ничтожной плотности населения главную внешнюю угрозу могла составлять лишь немногочисленная группа других охотников или земледельцев: большая семья или племя, то есть такая же элементарная социальная группа. Более масштабное нашествие на затерянные в лесу небольшие поселки было маловероятно. Низкая интенсивность контактов даже между дружественными и родственными группами, отсутствие хозяйственных и военных стимулов к интеграции замедляли процесс усложнения общества.

Кочевники вошли в историю в образе огромных орд, сеющих смерть и разрушение на своем пути. На самом деле плотность населения в степи (а тем более в полупустынях и пустынях) ничтожна и малопластична — в отличие от оседлого населения, плотность которого способна многократно возрастать. Число кочевников всегда было сравнительно невысоким, но они обладали высокой мобильностью. Кроме того, в отличие от жителей лесных зон, кочевники способны на долгое время собираться большими скоплениями — при условии организованного совместного кочевания, позволяющего планомерно переходить на нетронутые пастбища. Именно кочевники создали первые масштабные политические образования в северной части Евразии: скифское царство в Северном Причерноморье (с VII века до н.э.), «империю» Хунну на северных рубежах Китая (III−II века до н.э.), Тюркский каганат, который в VI веке н.э. распространил влияние на всем протяжении степной полосы от Маньчжурии до Северного Кавказа. Степные конфедерации могут возникать по внутренним причинам, в результате противостояния различных групп кочевников (из-за передела пастбищ или попытки подчинить соседей). Однако, по мнению исследователей кочевых обществ, устойчивость большим союзам кочевников (на десятилетия и даже века) придает только соседство развитых оседлых культур, с которыми они вступают в своеобразный симбиоз.

Дело в том, что кочевники-скотоводы степей Северной Евразии — сравнительно недавний феномен. Кочевничество является поздним этапом эволюции земледельческих народов и напрямую не связано с доисторическими бродячими охотниками и собирателями. Лишь с приручением собаки и, позднее, лошади (IV−III тыс. до н.э.) стал в принципе возможен мобильный выпас стад, широкое же распространение кочевой формы производства, а значит, и организации общества произошло еще позже. Зависимость кочевников от оседлых соседей являлась следствием высочайшей степени экономико-экологической специализации производства, приспособления всего жизненного уклада к годовому циклу перемещения стада между летними и зимними пастбищами, что достигалось ценой потери хозяйственной самодостаточности. Помимо производимых в избытке мяса, молока и шкур, номады нуждались в хлебе и шелке, серебре и железе и оказались главной движущей силой установления внутриконтинентальных связей и обмена, зачастую в форме войн и захватов. Именно возможность регулярного получения недоступных в степи товаров (через торговлю, набеги, сбор дани) придает смысл поддержанию жесткой иерархии власти и дисциплины в кочевой армии и построенной на ее основе своеобразной «кочевой империи». Поэтому главным фактором консолидации кочевников степей Северной Евразии служили могучие земледельческие южные соседи — Китай, Персия, Византия.

В принципе, сходными были интересы кочевых обитателей степной полосы и по отношению к оседлым северным соседям — обитателям идеально подходящих для земледелия районов лесостепи и широколиственных лесов. Умеренный климат, сверхплодородная почва и достаток водных ресурсов позволяют развивать в этой зоне высокопроизводительное зерновое хозяйство без дополнительных технических и организационных затрат, к которым вынуждены были прибегать южные соседи кочевников (систем орошения, трудовых армий рабов или жестко контролируемых свободных общинников). Однако отсутствие собственной государственности делало земледельцев в северном приграничье степей совершенно зависимыми от кочевых соседей (а отсутствие экономической заинтересованности в объединении и крайне низкая плотность населения еще более замедляли развитие политической организации).

В результате развитие земледелия и оседлых обществ в этих областях оказалось обусловлено политической ситуацией в степи. Упорядочение отношений между кочевыми союзами в рамках очередной степной «империи» создавало условия для сельскохозяйственной колонизации лесостепи, когда отношения степняков и земледельцев строились на долговременной основе. Регулярная дань как замещение разорительных набегов и торговля были выгодны обеим сторонам. Причем «дань» в древние времена являлась не просто синонимом грабежа, а основной формой признания политического господства (под-данства), что означало взаимные обязательства: получающий дань правитель обязывался в обмен предоставлять защиту и покровительство. Дестабилизация степной политики в результате распада кочевой конфедерации, массовой миграции, войн больно ударяла по земледельческим соседям: в эти периоды оседлые культуры приходили в запустение, откатывались под защиту густых лесов, на месте бывших поселений археологи находят следы сплошных пожарищ.

Границы между оседлыми цивилизациями юга, кочевниками степи и жителями лесостепных и лесных северных зон никогда не были непроницаемыми. И Византия, и Персия, и Китай вступали во временные союзы с одними группами номадов, чтобы защититься от других или использовать их в войне друг с другом. Однако даже Великое переселение народов и последовавшее падение Западной Римской империи под ударами варваров не уничтожили структурную изолированность южных оседлых цивилизаций и степного кочевого мира. Радикальное изменение происходит в VII веке нашей эры, когда Северная Евразия сталкивается с врагом, цель которого не просто грабеж и доминирование, но и распространение некой универсальной культуры: победоносным Арабским халифатом. Даже распадаясь на отдельные государства (начиная с IX века), халифат оставлял после себя единое пространство исламского мира, которое представляло собой нечто большее, чем религиозное единство: общее культурное поле книжного знания и коллективного воображения.